Случилось еще кое-что. На второй день утром я проснулась первой и пошла на кухню, чтобы растопить печь и нагреть воды для чая. Из замка нам, конечно, привозили горячую еду, но чай хотелось сделать самой. Представить, будто мы совсем одни и никого вокруг.
И вот стою, решая с чего начать и вдруг понимаю… В приоткрытое окно сыпется первый снег, изо рта — пар. Я в одной легкой сорочке, босиком на холодных камнях нетопленой с вечера кухни и мне… не холодно. Совершенно. Настолько он меня согрел.
Через три дня, когда мы вернулись в замок, я знала о его теле почти столько же, сколько о своем собственном.
Волки
Уже в третий раз Радим просыпался оттого, что Дарька на него смотрит. Лежит рядом и изучает, как будто в первый раз видит. И такая улыбка на лице… вызывающая.
Когда они сюда ехали, Радим вспоминал рассказ историка, объяснявшего, как воспитывают человеческих девушек. Кроме репутации им еще вбивают в головы, что все плотские отношения — это грязно и стыдно, но хорошая жена должна все терпеливо сносить, потому что это ее долг.
Радиму не нравилась мысль, что Дарька будет терпеть его приставания стойко, как положено порядочной жене и он готовился упорно бороться с ее стыдом, собираясь доказать, что для нее близость может стать таким же наслаждением, как и для него. И станет!
И был весьма удивлен всяческим отсутствием этого самого стыда. То ли ее просто забыли научить, то ли пара люна-са сделала ее более раскованной, он не понял. Проснувшись к обеду и открыв все шторы, чтобы запустить в комнату побольше света, она долго его изучала, как когда-то у костра изучала зверя, причем не просто смотрела, а тщательно ощупала, а местами даже обнюхала, вызывая неконтролируемые приступы восторженного смеха. А потом уселась сверху, прижала ладони к его груди и заявила свои права.
— Мое! — громко сообщила окружающему миру.
И Радим с превеликим удовольствием подтвердил:
— Твое.
За все время, которое они провели в доме, мысли Радима отвлеклись от Дарьки только дважды, и оба раза это был что-то вроде крика души с просьбой небу, что только бы ничего не случилось и никто не явился им мешать.