— Вот здесь нашли сестру Урсулу, — сказала Риццоли. — Она лежала головой к алтарю, ногами к двери.
Как будто пала ниц перед распятием.
— Этот мерзавец — просто животное, — произнесла Риццоли, злые слова отскакивали от ее губ, словно кусочки льда. — Вот с кем мы имеем дело. Он психопат. Или чертов обколотый нарик, который пытался что-то украсть.
— Мы даже не знаем, был ли это мужчина.
Риццоли махнула рукой в сторону трупа сестры Камиллы.
— Думаете, такое могла сделать женщина?
— Женщина может ударить молотком. Размозжить череп.
— Мы нашли след ботинка. Вон там, в проходе. Большого размера, похож на мужской.
— Его не мог оставить кто-то из медиков «скорой»?
— Нет, их следы вот здесь, у самой двери. А тот, в проходе, совсем другой. Это его след.
Подул ветер, и задрожали стекла в окнах, а дверь заскрипела, словно кто-то невидимый отчаянно рвался внутрь. У Риццоли не только губы, но и лицо приобрело синюшный оттенок, но она не пыталась укрыться от холода. В этом была вся Риццоли — слишком упрямая, чтобы капитулировать. Расписаться в собственном бессилии.
Маура посмотрела под ноги, на каменный пол, где еще недавно лежала сестра Урсула, и внутренне согласилась с Риццоли, предположившей, что такое мог сотворить лишь психически больной. В этих кровавых пятнах она видела признаки безумия. Как и в ударах, размозживших череп сестры Камиллы. Это было или безумие, или Зло.
Ледяной холод сковал ее спину. Она выпрямилась и, дрожа, уставилась на распятие.
— Мне холодно, — сказала она. — Нельзя ли где-нибудь погреться, выпить чашку кофе?
— Вы закончили работу?
— Я увидела все, что мне нужно. Остальное покажет вскрытие.
Они вышли из часовни, переступая через ленту оцепления, которая к этому времени уже сорвалась с дверного проема и оказалась подо льдом. Ветер трепал их пальто и хлестал по лицам, пока они шли по двору, щурясь под порывами снежной бури. Когда они ступили в мрачный вестибюль главного входа, Маура ощутила легкое прикосновение тепла к своему онемевшему лицу. Пахло яйцами, старой краской и застарелой пылью, которую гоняли древние радиаторы отопления.
Звон фарфоровой посуды увлек их в тусклый коридор, откуда они попали в комнату, освещенную флуоресцентными лампами, которые казались слишком модерновыми в монастырском интерьере. Яркий свет падал на морщинистые лица монахинь, сидевших вокруг побитого временем стола. Их было тринадцать — несчастливое число. Внимание монахинь было приковано к лоскутам яркой цветастой ткани, шелковым лентам и подносам с высушенными лавандой и розовыми лепестками. Время рукоделия, подумала Маура, наблюдая за тем, как искореженные артритом руки обвязывают лентами мешочки с сухоцветами. Одна из монахинь сидела в инвалидной коляске. Она была скособочена, скрюченная левая рука лежала на подлокотнике кресла, а лицо больше напоминало оплывшую маску. Жестокие последствия апоплексического удара. Тем не менее, именно она первой заметила гостей и издала стон. Остальные сестры оторвались от работы и обернулись к Мауре и Риццоли.