Граф очнулся от кашля, разрывающего грудь, и с трудом разлепил слезящиеся глаза. Тесный трюм был заполнен дымом, и кое-где начинали проскальзывать крохотные красные язычки. Граф отполз к стене, стараясь спастись от жары, но напрасно. Похоже, именно так чувствовали себя грешники, попавшие на сковородку. Однако он-то здесь при чем? Что бы он ни сотворил, гореть живьем – это слишком. Как они посмели приговорить его к костру? И почему аутодафе нужно было устроить в чреве собственного корабля? Глупо. Глупые люди.
Глупые люди, глупый народ. Хотя позвольте?.. Причем тут испанцы? Никто его не поджигал. Он сам уронил свечку, а потом…
Эльсвик окончательно пришел в себя и встал, сотрясаясь от кашля. В сером горячем тумане утонуло все, что еще можно было увидеть глазами, но граф вытянул руки и шагнул вперед. И больно ударился обо что-то острое. Ему повезло. Это оказалась лестница. Эльсвик втащил себя наверх и, что было силы, забарабанил в люк.
Ничего. Его не слышали.
Наверху оказалось еще жарче, Эльсвику почудилось, что одежда на нем тлеет. Он по-настоящему испугался, рывком приподнялся и загрохотал по крышке люка изо всех сил.
Послышались шаги. Лязг, который на этот раз показался ему райской музыкой. И в щель в потолке хлынул чистый морской воздух и дневной свет. Граф выполз наружу, щурясь и чувствуя себя наверху блаженства.
Однако оно оказалось недолгим. Его резко рванули за шиворот, и полновесный удар в лицо снова погасил для него солнце.
Второй раз он пришел в себя от сырости и понял, что лежит в луже. Вечерняя прохлада была приятной, а свежий воздух просто волшебным, хоть и пах не розами, а дегтем и соленой рыбой. Откуда-то сбоку послышалась речь, которая показалась Эльсвику округлой, литой и тяжелой. И вроде бы смутно знакомой. Граф не знал испанского, но какое-то время увлекался латынью. Он напряг слух, пытаясь уловить хотя бы общий смысл. Однако у той тарабарщины, которую услышал граф, было очень мало общего с языком Вергилия. Не было это и испанским. Вряд ли кастильский аристократ смог бы разобраться в быстром говоре матросов «Долорес». Но зато для любого контрабандиста, разбойника или работорговца Вест-Индии местное арго было столь же ясным и однозначным, как надпись на дублоне.
Пока граф приходил в себя, лежа на нижней палубе корвета, матросы сноровисто приволокли еще одно ведро воды и выплеснули на Эльсвика. Тот откашлялся, мотнул головой и сел.
Для острастки, чтоб неповадно было снова дурить, испанцы решили графа высечь.
Он понял это лишь тогда, когда пара крепких молодцов подхватила его под мышки, проволокла чуть дальше по палубе и бросила животом на жесткую деревянную скамью, а длинный, как жердь, хмурый парень, содрал с Эльсвика обноски и накрепко прикрутил к скамье серой пеньковой веревкой. Граф дернулся, запоздало сообразив, какому унижению подвергается, но жесткие жгуты впились в тело и не пустили. Эльсвик попытался привстать, озираясь…