Следы этой поспешности видны даже в отсутствии инструкции у командира отряда, сопровождавшего Меншикова в ссылку, гвардии капитана Степана Мартыновича Пырского. Обычно лицам, отправляемым с каким-либо заданием, вручалась инструкция с перечнем наставлений. Но на этот раз Пырский, оказавшись без инструкции, сам обратился к секретарю Верховного тайного совета Степанову с девятью вопросами, на которые потребовал «резолюции». Ответы Степанова были затем утверждены Апраксиным, Головкиным и Голицыным. Характерно, что подпись Остермана под «резолюцией» отсутствовала – главный режиссер переворота предпочел остаться в тени, не оставлять следов своего в нем участия.
Пырский должен был взять под свой контроль переписку Меншикова, его общение с посторонними людьми; капитану надлежало решительно «противные поступки унимать».
На вопрос Пырского: «В пути и по городам, также и в Москве и в Ранненбурге приезжих и прочих людей кого к нему допускать ли?» – последовала резолюция Верховного тайного совета: «Везти его мимо Москвы; а пускать к нему посторонних людей токмо при себе».
Регулярно, почти ежедневно, Пырский информировал Верховный тайный совет о продвижении кортежа. В донесениях мелькают знакомые названия остановок на пути из Петербурга в Москву: Ижора, Тосна, Любань, Новгород, Валдай, Едрово, Березай, Вышний Волочек, Торжок, Тверь, Городня, Клин…
В первый же день пути, 11 сентября, Пырского догнал в Ижоре гвардии адъютант Дашков с устным предписанием Верховного тайного совета отобрать оружие у людей, сопровождавших ссыльного. Мера предосторожности не была лишней – команда Пырского состояла всего из 79 человек, значительно уступала челяди Меншикова. В Тосне Пырский изъял 18 фузей, 36 пистолетов, 33 палаша, 25 кортиков. Здесь же, в Тосне, у Меншикова обострилась застарелая болезнь. Как засвидетельствовал Пырский, «у него гортанью кровь по-прежнему появилась».[419]
Сильный приступ болезни вынудил чету Меншиковых обратиться с просьбой к своим противникам: светлейший адресовал ее к Верховному тайному совету, Остерману и придворному лекарю Блюментросту, а Дарья Михайловна предприняла попытку заручиться сочувствием у женщин – супруги Остермана и его тещи. Меншиков сообщал, что «ныне в пути без лекаря пользоваться кем не имею», и просил Верховный тайный совет и лично Остермана отпустить к нему доктора Шульца, которому он еще в Петербурге успел выдать на путевые расходы 200 рублей. «Понеже, – писал Меншиков, – по воли Божией имею попрежнему мокроту с кровью». Выслать Шульца Меншиков просил и Блюментроста. Просьба Дарьи Михайловны носила более общий характер – она умоляла своих корреспонденток исхлопотать у Петра II «Божескую милость», чтобы «нам малую отраду видеть». Вернуть Меншикову «милости» было таким же безнадежным делом, как воскресить мертвого. Руки помощи никто не протянул. Отклика призыв к милосердию не вызвал – это был акт отчаяния столь же безрассудный, как и бесполезный. «Малой отрады» ссыльная семья не получила, письма Дарьи Михайловны не были вручены адресатам, они покоились среди бумаг Верховного тайного совета, но просимый Меншиковым доктор все же прибыл.