– Возьми свою пукалку за ремень и аккуратно опусти на землю, иначе я продырявлю тебе правое плечо, – сказал Гуров. В одной руке он держал слетевшую шляпу, в другой – пистолет.
Дело происходило в два часа дня на Цветном бульваре, рядом с Центральным рынком. Секунду назад народу здесь было – не протолкнуться. Но москвичи, да и гости столицы тем более, приобрели, а точнее, вернули данный им от рождения инстинкт самосохранения. Оперативники только падали, Гуров ловил соскользнувшую шляпу и вынимал «вальтер», а люди уже брызнули в разные стороны.
– Ты в Чечне еще не был? – спросил омоновца Гуров, опрокидывая ногой приподнявшегося было оперативника.
– Никак нет! – Омоновец завороженно смотрел на вороненый ствол «вальтера».
– Значит, стрелять в городе не научился. Помоги начальникам, а я на секунду отъеду.
Гуров сел в свои «Жигули», которые тут же затерялись в потоке машин.
У них радиосвязь, меня к мэрии не подпустят, рассуждал Гуров, сворачивая с Цветного на Петровский бульвар. Тут же ожила внутренняя линия.
– Разыскиваемые «Жигули» двигаются по Петровскому бульвару в сторону Пушкинской площади.
Гуров выключил переговорник, свернул направо в переулок, выкатился к желтому, некогда родному дому, известному на всю Россию как Петровка, 38. Он припарковался в гуще машин, пошел вдоль, разглядывая водителей в надежде увидеть знакомое лицо. Но прошло слишком много времени с того момента, как сыщик покинул альма-матер: за рулем сидели сплошь молодые ребята.
Наглость – второе счастье, вспомнил Гуров присказку известного рецидивиста, открывая дверцу милицейского «Мерседеса». Падая на заднее сиденье, он протянул удостоверение к самому лицу опешившего водителя.
– Главк! Полковник Гуров. Быстро к зданию мэрии!
– Товарищ полковник, хозяина жду!
– Ты обернешься прежде, чем твой хозяин почистит ботинки! Двигай, парень, ты ждешь начищенные ботинки, а у меня особо опасный уходит.
Водитель включил всю иллюминацию, выехал со стоянки, рванул к Садовому, нарушая все, что удавалось нарушить.
А у мэрии народ уже толпился вовсю, еще не создавая единой непроходимой массы, так как трибуна пустовала, приветствовать, клеймить, просто глазеть было не на кого.
Крячко стоял с оперативниками неподалеку от ограды «Белого дома», наблюдая за происходящим. На легком ветру трепыхались довольно жалкие плакатики с крикливыми прыгающими буквами. Содержание их было различно, часто прямо противоположно, пересказывать долго и бессмысленно. Крячко отметил, что по сравнению с недавним прошлым при всем различии лозунгов существует и определенное единство. Отсутствуют слова: «Да здравствует!», «Слава!», «Приветствуем!», «Единство!», «Счастье!» Вместо них можно было прочитать: «Позор!», «Долой!», «Убийцы!», «Смерть!» И все это вместе, рядом, держат плакаты одинаковые люди, хотя Крячко, как опытный опер, разделил митингующих на группы.