Осьминин?..
После того как Андрей Григорьевич дал понять своему старому другу Валицкому, что резко осуждает его поведение, Федор Васильевич ни разу Осьминину не звонил.
Но сейчас ему больше всего на свете захотелось повидаться с человеком, с которым его связывала многолетняя дружба, который к тому же знал Анатолия, когда тот был еще ребенком…
Разумеется, Осьминин, несмотря на позднее время, находится у себя в больнице. Валицкий схватил телефонную трубку, назвал номер. Ему ответил женский голос.
— Пожалуйста, доктора Осьминина! — поспешив произнес в трубку Валицкий.
— Андрей Григорьевич здесь больше не бывает, — услышал он в ответ.
— То есть… как это не бывает? — недоуменно переспросил Валицкий. — Где же он?
— Попробуйте позвонить домой.
Федор Васильевич медленно положил трубку. «Что это значит? — подумал он. — Неужели Андрей переменил место? Ушел из больницы, в которой проработал столько лет?»
Он снова снял трубку, назвал номер домашнего телефона Осьминина. Голос Леночки, внучки старого доктора, он узнал сразу.
— Ты, Леночка? Это говорит Федор Васильевич. Твой дедушка дома?
— Нет, он не был дома уже три дня, только по телефону звонил.
— Но где же он, где?! — нетерпеливо воскликнул Валицкий.
— Разве вы не знаете, что он ушел в ополчение? — недоуменно сказала Леночка. — Разве он вам не говорил?..
Некоторое время Валицкий, ошеломленный этим известием, молчал. Наконец проговорил растерянно:
— Да, да… конечно…
И положил трубку на рычаг.
«Но как же так? — думал он. — Ведь Андрею почти столько же лет, как мне… К тому же у него грудная жаба…»
Значит, Осьминина нет. Ушел на фронт, даже не зайдя попрощаться, не позвонив по телефону… «Значит, я для него больше не существую, — с горечью подумал Валицкий. — Пустое место. Никчемный, бесполезный человек. Теперь вокруг меня никого нет. Совсем никого. Пустота».
Он долго сидел неподвижно. Из черной тарелки репродуктора, висящей на противоположной стене, до него доносились какие-то слова. Он попытался вслушаться.
Диктор говорил, что враг рвется к Пскову и Луге, ставя своей целью захватить Ленинград. Потом стал рассказывать о летчике, который, расстреляв весь свой боезапас, пошел на таран вражеского самолета, и обе объятые пламенем машины обрушились на скопление немецких войск… Некоторое время Валицкий слушал как бы два голоса параллельно — диктора и свой, внутренний. Потом откуда-то издали до него донеслись глухие удары зенитных орудий. «Что это? — устало подумал он. — А-а, самолеты».
Странно, что он не слышал сирены.
Однако вой сирены раздался в тот самый момент, когда он подумал об этом. И тотчас же из черной тарелки донесся голос: