Муньос не ответил. Он продолжал стоять, снова засунув руки в карманы, зажав в зубах сигарету, дым которой заставлял его щурить опять ставшие пустыми глаза; он напоминал детектива из какого-нибудь выцветшего черно-белого фильма, изображающего пародию на самого себя.
— Мне жаль, — заключил Сесар, на сей раз, казалось, искренне. Потом, снова поставив белую королеву на доску с видом человека, завершающего приятный вечер, взглянул на Хулию. — Чтобы закончить, — сказал он, — я покажу вам кое-что.
Он подошел к бюро из красного дерева, открыл один из ящиков и вынул из него толстый запечатанный конверт, затем три фарфоровые фигурки работы Бустелли.
— Награда твоя, принцесса. — Он улыбнулся девушке с лукавым блеском в глазах. — Тебе снова удалось отыскать сокровище. Теперь можешь делать с ним что хочешь.
Хулия подозрительно взглянула на конверт и фарфоровые статуэтки.
— Не понимаю.
— Сейчас поймешь. Потому что в течение этих недель у меня было время для того, чтобы позаботиться о твоих интересах… В данный момент «Игра в шахматы» находится в самом подходящем для нее месте: в сейфе одного швейцарского банка, арендуемом неким акционерным обществом, которое существует только на бумаге и имеет свою штаб-квартиру в Панаме… Швейцарские адвокаты и банкиры — люди довольно скучные, но аккуратные, не задающие никаких вопросов до тех пор, пока ты уважаешь законы их страны и выплачиваешь им соответствующие гонорары. — Он положил конверт на столик рядом с Хулией. — В этом акционерном обществе, вся информация о котором тут, в конверте, тебе принадлежит семьдесят пять процентов акций; один швейцарский адвокат, чье имя ты наверняка хоть раз, да слышала от меня, Деметриус Циглер, мой старый друг, взял на себя все хлопоты по ведению дел. И никто, кроме нас и еще одного человека, о котором мы поговорим позже, не знает, что в этом сейфе какой-то период будет находиться картина ван Гюйса, хорошо и надежно упакованная… А тем временем история, связанная с «Игрой в шахматы», превратится в событие номер один в жизни мира искусства. Все средства массовой информации, все специализированные издания обсосут его до косточек. По предварительным прикидкам, международная цена фламандской доски может достигнуть нескольких миллионов… Долларов, разумеется.
Недоумевающе, недоверчиво Хулия взглянула сначала на конверт, затем на Сесара.
— Какая разница, сколько он будет стоить, — пробормотала Хулия, с трудом шевеля непослушными губами. — Украденную картину нельзя продать. Даже за границей.
— Это зависит от того, кому и как продать, — ответил антиквар. — Когда ситуация дозреет — скажем, месяца через два, — картина покинет свое нынешнее убежище и появится… не на аукционе, а на подпольном рынке произведений искусства. В конце концов она попадет на стену салона какого-нибудь коллекционера-миллионера — бразильского, греческого или японского; их сколько угодно, и все они набрасываются, как акулы, на ценные произведения, чтобы, в свою очередь, продать их дальше или удовлетворить свои личные страсти, связанные с роскошью, властью и красотой. Кроме того, это выгодное долгосрочное капиталовложение, поскольку в некоторых странах, согласно законодательству, срок давности для розыска похищенных произведений искусства истекает через двадцать лет… А ты еще восхитительно молода. Разве это не чудесно? В любом случае эти вещи уже не должны тебя беспокоить. Главное то, что сейчас, в течение ближайших месяцев, банковский счет твоего свежеиспеченного Панамского общества, открытый два дня назад в другом уважаемом банке Цюриха, увеличится на несколько миллионов долларов… Тебе ничем не придется заниматься, потому что другой человек возьмет на себя все обязанности, связанные с проведением этих сделок. Я все устроил, принцесса, и лично убедился, что ничто нигде не сорвется. Убедился также и в необходимой для дела надежности этого человека. Надежность эта, между прочим, хорошо оплачивается, но от этого она ничуть не хуже любой другой; даже, сказал бы я, лучше. Никогда не доверяй лояльности, не основанной на интересе.