Отчаянно хотелось ей ответить, но пересохшее горло не слушалось и не могло издать ни звука.
"Великие Духи, не оставьте меня, отзовитесь... я никогда и ничего не просил у вас, отзовитесь, помогите хоть малостью..."
Тишина.
А когда бессмысленные слова разорвал очередной придушенный всхлип, она запела. Тихим красивым голосом. Песню во славу солнца и жизни, весны и любви.
И про любовь она пела не чью-нибудь, а ту, о которой знала и чувствовала в эту секунду. Не было ни подземелья, ни ран, ни кошмара реальности.
Шаркающие шаги ножом отрезали тихие напевы. Некромант возвращался продолжить прерванную пытку.
Дверь резко распахнулась, Мобиус глянул на алтарь, мерзко и довольно заулыбавшись:
- Смотри, запоминай... скоро от него ничего не останется...
- За что вы его так? За что? - Эольвин подняла на некроманта заплаканные глаза, но тут же снова повернулась к Каинару, гладя его по голове и лицу. Она вся дрожала как осиновый лист на ветру, коленки едва ли не подламывались.
- За что... если бы весь мир ломал себе голову над вопросами "за что" и "почему"... - старик хрипло засмеялся. В зал вошли все те же подмастерья, таща столик с инструментами и банки с... органами? В зеленоватой жиже плавали какие-то комки сосудов и каналов, куски кожи и прочий малоприятный «материал».
Вот тут Каинара начала бить дрожь. Откровенно так. Было страшно, и страх затапливал почти полностью, потихоньку убивая в... теперь уже, наверное, бывшем человеке, разумное существо.
Вошедшие следом амбалы уволокли женщину в угол, и замерли у изголовья Каинара, ожидая, когда некромант намешает нужное зелье. Буквально через полминуты Мобиус подал красновато-бурое месиво, и недолюди впихнули его в глотку Хранителя Равновесия, не забыв отвесить пару ударов для верности.
Тьма наступила быстро и милосердно, забирая замордованное напрочь сознание с собой...
Но, увы, полное забытье длилось недолго. Сквозь тяжелую, душную, вязкую и липкую темноту пробилась боль. Да такая, что все прежнее казалось по сравнению с этим легкими царапинами излишне игривой кошки. Боль ввинтилась в голову и разорвала ее на части - медленно и методично. Очень медленно, словно специально растянуто во времени. Боль и мертвые, холодные слова кислотным дождем сыпались на некогда чистое и светлое зеркало души и разума и выбивали, прожигали в нем трещины, уходящие куда-то в багровую муть. Душа вздрагивала и ежилась под этими ударами, силясь сохранить хоть какую-то часть себя, но, уже не умея толком сопротивляться. А время тянулось бесконечно медленно, и разум постепенно угасал под непрекращающейся пыткой болью, то ослабевающей, то вновь вгрызающейся с новой силой. Где-то там, в глубине существа тлело знание, что если бы не было снотворного, он уже был бы мертв. А жить все еще что-то заставляло.