Кочетков передумывает: уж очень трудна дорога в переполненных поездах. И он предлагает Цветаевой временно пожить у него на даче под Коломной, там живет и старая знакомая его матери поэтесса В. Меркурьева. Провести лето за городом — заманчиво, но как тогда искать комнату?
Все отделения милиции получили приказ никого не прописывать — искать комнату бесполезно. И Цветаева принимает предложение Кочеткова. Но что делать на даче? Мур сходит с ума от скуки. У Марины Ивановны нет работы. А в Москве, говорят, выдают продуктовые карточки.
Кочетков съездил в Москву и вернулся на дачу с твердым решением, которое поддержали и Цветаева, и Мур: надо эвакуироваться. Если ему разрешат выезд — значит, с ним, если нет — с Литфондом.
Они возвращаются в Москву 24 июля, в разгар бомбежек и паники. Мур дежурит на крыше — тушит бомбы. Он может погибнуть. Рядом нет никого, кто бы хоть чуточку сопереживал Цветаевой. Н. Вольпин рассказывала мне, как раздражала ее Марина Ивановна своими жалобами. «Мой сын тоже дежурит на крыше», — вот и все, что услышала от нее Цветаева «…в ответ на слезы». Надо срочно уезжать. Мур не хочет: он предпочитает Москву под бомбежками какой-то татарской глуши. И снова: ехать — не ехать. Муля уезжать не советует. 4 августа Мур записывает в дневнике: «…мать решила не ехать в Татарскую АССР», а 5-го: «Опять мать говорит, что лучше уезжать в Татарию и на черт знает что, чем оставаться в Москве под бомбами. Вчера опять бомбили Москву — теперь бомбят каждую ночь. <…> У нее — панические настроения: «лучше умереть с голоду, чем под развалинами». Она говорит, что будем работать в колхозе».
Следующая запись в дневнике Мура от 8 августа — уже с борта парохода «Александр Пирогов»: «После трагических дней — трагических, главным образом, из-за отсутствия конкретных решений и почти фантастических изменений этих решений, после кошмарной погрузки на борт мы наконец отчалили<…> Окончательное место назначения — город Елабуга на реке Каме<…> Мы спим сидя, темно, вонь, но не стоит заботиться о комфорте — комфорт не русский продукт».
Проводить Цветаеву пришел Борис Пастернак. «Как затравленная птица в клетке, Марина поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, и глаза ее страдали», — вспоминает Виктор Боков, которого Пастернак «прихватил» с собой.
Уезжая из Франции в Москву, Цветаева написала: «Дано мне отплытье Марии Стюарт». Теперь она уезжала из Москвы. «Знаете, Марина Ивановна, я на Вас гадал», — сказал ей Виктор Боков. «И что же вышло?» — в упор спросила Марина. Как было ответить, если по гадательной древней книге вышел рисунок гроба и надпись «не ко времени и не ко двору». — «Все поняла! — сказала Марина. — Я другого не жду».