В общем, было решено вернуться в Москву.
— Москва! Москва! — ликовала Люба.
Молодые люди упаковали свой скарб и перебрались в столицу.
Как же поразился Иван, когда они с его заметно округлившейся женой переступили порог квартиры Любиных родителей! К ним навстречу кинулись два старика, хотя от силы им было около шестидесяти лет. Как горько раскаивался Иван в своём поступке, полном ребячливой гордости и эгоизма, — он увёз далеко в Сибирь единственного ребёнка родителей, чей старший сын погиб ещё в детстве от странной болезни — бледный, худой, он весь покрылся слоящимися корками, от боли перестал говорить, только мычал.
Родители стояли на пороге, аккуратные руки были сложены крестом на груди, как будто они причащались небесных таинств, заискивающие глаза разглядывали повзрослевшую Любу и не давали молодым людям пройти в комнаты. Вдруг Софья Владимировна опомнилась и начала бегать между ванной, столовой и кухней, раздавая детям маленькие полотенца и доводя до совершенства сервировку стола. Семейный обед для хозяйки дома был не просто традицией, а незыблемым обрядом, живым таинством, связующим поколения.
Расправившись с закуской — кусочками сайры, подаваемой вместе с помидорами и зелёным салатом, все как будто притихли и замерли. Каждый думал о своём, никто не хотел прерывать паузы. Тишину нарушил жирный, большой гусь, важно выплывший из кухни. Следом бежала Софья Владимировна и очень расстраивалась, что накапала жиром на белый манжет. Гуся разрезали на куски и разложили по тарелкам…
Когда хозяйка принесла цикорий, заменявший кофе (в это время с прилавков магазинов исчез заморский товар), она всё просила мужа не портить праздничный обед рассказами о том, как с ним грубо поступили, вышвырнув вон из университета, часть которого сдали в аренду мебельному салону.
Иван слушал и дивился — за годы, проведённые в Сибири, он не заметил, как изменилась страна. Москва теперь совсем чужая, озабоченная, по улицам шныряет подозрительный люд, тащит клетчатые тюки. Вернётся ли ещё столичная праздничность и осанистость, когда весной в клумбах росли тюльпаны, а на площадях били искрящиеся фонтаны?
Через три месяца после их приезда Люба родила. Все так ждали и спорили, какое первое слово скажет девочка, но Маша молчала и смотрела на мир мамиными синими, но очень грустными глазами. Ей было уже два с половиной года, а она всё ничего не говорила.
Люба не хотела верить в диагноз врачей и мучила Машу, отводя её всё к новым и новым специалистам, пока наконец Иван не устал от этих постоянных сборов, спешки, бесконечных разговоров и не уехал с дочерью к своей маме в деревню под Пущином. Когда они вернулись, Любу словно подменили, она не могла простить Ивану, что он её бросил. Его ежедневно обвиняли в том, что из-за него их девочка навсегда останется немой, ведь именно в эти две недели Люба договорилась с немецким светилом, случайно оказавшимся в Москве, что он осмотрит их дочь…