– Мне нужен пропуск.
Кийко развязно и бесцеремонно рассматривает ее и говорит с улыбкой на угрюмом лице:
– Выдача пропусков на сегодня закончена.
В это время в комнату Кийко вошел Махно, который, не снимая высокой шапки, уставился на девушку острым и недобрым взглядом. Девушка невольно, словно испугавшись, подалась назад, а Махно вдруг резко выкрикнул:
– Вы ночуете у меня – и только…
Затем повернулся и ушел, не выслушав ответа девушки. Вскоре за девушкой пришел некий Козельский, интимнейший друг Махно, и увел девушку к своему другу.
– Вы не бойтесь… он вам ничего не сделает, – ободрял ее Козельский.
Эта ночь была для Махно роковой. Вначале все шло хорошо. Девушка охотно ела, пила чай, отвечала на вопросы Махно и сама их задавала, а когда Махно в порыве откровенности, показал ей рубцы от кандалов на своих руках,- порывисто, почти рыдая, потянулась к Махно и долго рассматривала и гладила грубые рубцы своими маленькими руками, а Махно, растроганный нежной лаской, тихо рассказывал ей о своей жизни на ненавистной каторге.
Они так близко сидели друг возле друга, что, когда наступила пауза, девушка смущенно отодвинулась от него и попросила указать ей место для ночлега.
Махно моментально изменился: на миг мелькнуло в нем что-то человеческое, но снова он оказался во власти своих звериных страстей; он грубо бросился к девушке и обнял ее, но девушка была не из робких.
– Оставьте меня, – закричала она, – пустите…
Но Махно все крепче обнимал ее и тянулся к ее губам.
Девушка с силой ударила его по лицу…
Махно, взбешенный пощечиной и сопротивлением, отскакивает в сторону; его мозг с лихорадочной быстротой заработал в изобретении для нее самых невероятных мучений.
– Зажарить ее после всего я хотел, и только, – не раз сознавался потом Махно.
Но слезы девушки, стекавшие по красивым пальцам, закрывавшим ее лицо, почему-то так поразили Махно, что он, с непонятной для него нежностью, стал мягко отнимать руки от ее лица.
– Не плачьте, – говорил он, – вы любите кого-нибудь?
– Нет…
И она доверчиво рассказала ему, что она чуть было не вышла замуж за офицера-летчика, который необычайно смело летал на аэроплане и, кажется, искренно любил ее, но когда узнал, что она – еврейка, взял отпуск и уехал.
– Разве вы – еврейка? Я бы никогда этого не сказал! Как вас зовут?
– Соня…
И Махно стал горячо говорить ей об анархизме, о красоте борьбы за идеалы, которые стремишься воплотить в жизнь, о той ответственности, которая падает на таких активных борцов за счастье народа, как он.
Так беседуя, они просидели всю ночь до утра, – и эта ночь связала их сердца.