Ханна ждет. Она знает: теперь он должен ее раздеть нежной и умелой рукой опытного мужчины. По крайней мере, так писали в книгах. Но ничего подобного не происходит. Когда Тадеуш ее обнял, ей самой пришлось повернуться, чтобы прижаться лицом к его груди и чтобы… да, чтобы почувствовать вследствие разницы в росте у своего живота ту странную часть его тела, силу которой она только угадывает. Руки Тадеуша, как капкан, обхватывают и сжимают ее. Он наклоняется, чтобы прижаться ртом к ее рту, но… разве это можно назвать поцелуем? Ей просто не хватает воздуха: так забавно выражение его лица. Он думает, что она отталкивает его.
— Помоги мне, пожалуйста.
Она поворачивается к нему спиной — тридцатью девятью пуговицами, обтянутыми шелком. Но он в недоумении. «В каких облаках он витает? Может быть, он принял меня за другую?»— спрашивает она себя с иронией, смешанной с печалью. Его руки опять ее обнимают, опять добираются до груди и неловко ласкают ее. Она закрывает глаза, раздираемая желанием расхохотаться и напряженным ожиданием. Только в этот момент Ханна наконец догадывается, что он не играет комедию, а просто ничего не умеет.
— Пуговицы, Тадеуш. Прошу тебя.
При всем своем старании Тадеуш затрачивает на четыре пуговицы целую минуту. «Остается тридцать пять, — механически считает она. — Это еще дня на три». Она больше не может сдержать смех. Ее всю трясет. Он настораживается.
— Что случилось?
— Ничего. Продолжай.
Он чуть отстраняется. Говорит тихо: «Я полный дурак, да?» Проходит несколько секунд. Она медленно, но уверенно поворачивается. Впервые со дня их знакомства у ручья она его видит по-настоящему. Он необыкновенно красив, но в глубине его голубых глаз притаилась задумчивая и немного печальная нежность и готовность принять поражение.
— Я полный идиот, — повторяет он и отстраняется еще больше.
— Да нет же, — говорит она, злясь, что он так быстро сдается. Ей уже совсем не смешно.
Он пристально смотрит на нее. Не шевелится, но его сцепленные пальцы разжимаются. Она садится на кровать, заставляет его сесть рядом. «Поцелуй меня», — шепчет она, ложится на спину, обхватывает ладонями лицо Тадеуша точно так, как тысячу раз мечтала.
— Тише.
Их губы ищут друг друга, ласкают, расстаются, чтобы слиться снова. Иногда Ханна утрачивает способность мыслить и ощущает легкую дрожь, пробегающую по коже. «Он целует, Тадеуш меня целует». Слова всплывают для того, чтобы тотчас же потонуть в ощущениях, и не в тех, о которых она читала в книгах или о которых ей рассказывала Ребекка, — они тонут в удовольствии, которое испытывает она сама.