Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но вдруг страшно захрипел, изо рта, из носа, даже из ушей потоками хлынула темная кровь – Ластик жалостливо сморщился.
– Свиту, свиту зови, пока не умер! – вскинулся боярин. – Не то подумают, это мы с тобой его кончили!
Ондрейку как ветром сдуло. Неужто в самом деле умирает? Ластик соскочил на пол, бросился к царю, приподнял его голову, а больше ничем помочь не сумел. Страшно было смотреть, как по усам, по бороде Годунова течет кровь, как растягиваются в улыбке губы, хотят что-то сказать, да уже не могут.
Донеслись крики, топот ног, и в маленькое помещение в один миг набилось ужасно много народу.
Бесцеремонно распихивая всех, вперед пробился важный старик – толстый (впрочем, как и остальные), седобородый, со сливообразным носом.
– Пошто стогнешь, государю? Опоили зельем? Кто сии злодеятели? – воинственно воскликнул он, наклоняясь над лежащим.
– Я… сам… Сам… Промысел Божий… – просипел монарх и показал сначала на Ластика, а потом на Василия Ивановича. – Он… Шуйский… изречет… мою волю …
И больше не произнес ни слова – кровь полилась еще пуще, затылок самодержца стал неимоверно тяжелым, и Ластик догадался: царь умер.
Испуганно отдернул руки. Голова Бориса стукнулась об пол, а Ластик поскорей сел на лавку и забился в угол. Ему хотелось только одного: чтоб на него перестали обращать внимание.
Бородачи смотрели на неподвижное тело с одинаковым выражением – любопытства и ужаса. Некоторые закрестились, некоторые стояли так.
– Рцы, князь Шуйский, – сказал сливоносый (он из всех, видимо, был самый старший). – Яви нам царскую волю.
И низко поклонился. Остальные последовали его примеру.
Василий Иванович (правильно, его фамилия «Шуйский», а не Шаинский и не Шиловский, вспомнил теперь Ластик) откашлялся, но начинать не спешил.
Унибук уже был наготове – тут нельзя было пропустить ни единого слова.
– Слушай, князь Мстиславский, слушайте все вы, бояре и дьяки. Перед тем как умереть, царь и великий князь всей России при мне и моем ближнем дворянине Ондрее Шарафудине, а также в присутствии вот этого святого отрока велел передать державный венец… своему сыну царевичу Федору!
Это известие никого не удивило – кроме Ондрейки. Тот так и вылупился на боярина своими кошачьими глазами. Прочие же с интересом уставились на Ластика, который сидел ни жив ни мертв и сосредоточенно смотрел в книгу – боялся встретиться с придворными взглядом. То, что князь Шуйский переврал волю Годунова, Ластика нисколько не расстроило. Не хватало ему еще на царский трон угодить! Навряд ли в истории был такой самодержец – Ластик Первый.