— Зашивать не могу, — сказала она. — Мало времени. Жгут не поможет. Мне надо
(прополоскать)
прижечь.
Она наклонилась. Пламя паяльной лампы коснулось кровоточащего обрубка, и Пол закричал.
Струйка дыма взвилась вверх. Сладковатый дымок. Они с первой женой проводили медовый месяц на Мауи.[31] Устроили луау.[32] Сейчас сладковатый запах дыма напомнил ему запах поросенка, которого достали из ямы, где он коптился на палке целый день. Поросенок весь почернел и буквально распадался на части.
В его теле вопила боль. Он вопил.
— Почти все, — сказала Энни и повернула вентиль: нижняя простыня загорелась около обрубка его ноги, уже не кровоточащего, зато черного, как тот поросенок, когда его вытащили из ямы: Эйлин отвернулась, но Пол завороженно смотрел, как с него стаскивали шкуру — легко, как снимали бы с человека футболку.
— Почти все…
Она выключила паяльную лампу. Нога Пола лежала среди пляшущих язычков пламени, а дальше валялась отрубленная ступня. Энни наклонилась и выпрямилась. В руках у нее оказался старинный знакомец Пола — желтое пластмассовое ведро. Энни залила огонь.
А он кричал, кричал. Боль! Богиня! Боль! О Африка!
Она стояла и смотрела на него, на почерневшую, залитую кровью простыню с выражением отрешенной сосредоточенности. Ее лицо было лицом женщины, только что услышавшей по радио о том, что землетрясение в Пакистане или Турции унесло десять тысяч человеческих жизней.
— Ты будешь в порядке, Пол, — сказала она, но в голосе вдруг зазвучал страх. Глаза ее быстро блуждали по комнате, как в тот раз, когда ей показалось, что пламя сгорающей рукописи может вызвать пожар. Вдруг взгляд ее остановился на чем-то: она как будто вздохнула с облегчением. — Сейчас вынесу мусор.
Она взяла в руки его ступню. Пальцы на ней все еще конвульсивно дергались. Они замерли лишь тогда, когда она уже подходила к двери. Пол разглядел шрам на внутренней стороне стопы и вспомнил, откуда взялся этот шрам. Еще в детстве он наступил на осколок бутылки. Может, это было на Ревир-Бич? Вероятно, там. Он вспомнил, как он плакал тогда и как отец сказал ему, что это всего-навсего небольшой порез. Отец сказал, что Пол ведет себя так, словно ему отрезали ступню целиком.
Энни остановилась в дверях и оглянулась на Пола, вопящего и извивающегося на обгоревшей и пропитанной кровью простыне. Его лицо было белым, как лицо мертвеца.
— Теперь я стреножила тебя, — сказала она, — и винить в этом надо тебя, а не меня.
Она удалилась.
Удалился и Пол.
23
Облако вернулось. Пол нырнул в него, и ему было безразлично, что это облако могло в этот раз быть облаком не беспамятства, а смерти. Он почти надеялся, что так и будет. Только… пожалуйста, чтобы не было больно. Не надо памяти, не надо боли, не надо ужаса, не надо Энни Уилкс.