— Да, — сказала Энни. — Я понимаю.
— Наверное, у меня есть хороший внутренний компас, так как я обычно предвижу достаточно точно, а коль скоро сюжет — это взрывчатка, хорошо иметь хотя бы приблизительное представление о том, где она разорвется. На сегодняшний день у меня есть два возможных варианта развязки. Один — очень печальный. Второй — пусть не традиционный счастливый конец а-ля Голливуд, но он по крайней мере оставляет надежду на лучшее будущее.
Энни вдруг встревожилась… и словно туча надвинулась на него:
— Пол, ты же не собираешься еще раз убить ее?
Он слегка улыбнулся:
— Энни, а что, если я это сделаю? Ты меня убьешь? Это меня совершенно не пугает. Пусть я не знаю, что случится с Мизери, зато я прекрасно знаю, что случится со мной… и с тобой. Я напишу слово КОНЕЦ, ты прочитаешь и потом напишешь свой КОНЕЦ. Конец для нас обоих. Какой? Даже гадать не приходится. Реальность не бывает причудливее фантазий, что бы люди ни говорили. Как правило, нам в точности известно, что нас ожидает.
— Но…
— Думаю, мне известно, чем кончится книга. Я уверен процентов на восемьдесят. Если получится так, книга тебе понравится. Но даже если книга закончится иначе, ни один из нас не узнает подробностей, пока они не возникнут на бумаге.
— Наверное, так оно и будет.
— Помнишь старую рекламу? «Приехать — полдела!»
— Но все-таки книга ведь почти закончена?
— Да, — сказал Пол. — Почти закончена.
20
До отъезда она принесла ему новую бутылку пепси, коробку крекеров, банку сардин, сыр и… судно.
— Если ты принесешь мне рукопись и один из тех желтых блокнотов, я продолжу писать от руки, — сказал он. — Быстрее пройдет время.
Она подумала, потом с сожалением покачала головой:
— Это было бы хорошо, Пол. Но тогда тебе потребуется по крайней мере одна лампочка. Я не могу так рисковать.
Паническая волна опять захлестнула его при мысли о том, что она оставит его здесь, в погребе, в кромешной темноте. Но только на мгновение. Хладнокровие тут же вернулось к нему. По коже поползли мурашки. Он подумал о крысах, прячущихся в норах и в потайных ходах внутри стен. Они выбегут, когда в погребе станет темно. Надо полагать, они почуют запах беспомощности.
— Энни, не оставляй меня в темноте. Пожалуйста.
— Это необходимо. Если кто-нибудь заметит свет в моем погребе, он захочет остановиться и посмотреть, и ему не помешают ни цепь, ни записка. Если я оставлю тебе фонарик, ты, может быть, попытаешься подавать им сигналы. Если я оставлю свечку, ты можешь поджечь дом. Видишь, как хорошо я тебя знаю?
Он почти никогда не осмеливался заговаривать о тех случаях, когда покидал свою комнату, так как упоминание о них приводило ее в ярость: но страх перед одиночеством в темном погребе заставил его сказать: