Он тронул Езекию за плечо.
— Старик, давай-ка оставим их одних.
— О, это правильно, босс Джеффри, — сказал Езекия, обнажая в широкой улыбке все семь золотых зубов.
Джеффри украдкой бросил на нее последний взгляд, и ее васильковые глаза согрели его, наполнили светом. Полонили его.
Люблю тебя, дорогая, подумал он… Ты меня слышишь?
И ответ пришел — возможно, рожденный его собственным опечаленным разумом, хотя вряд ли; слишком он был ясным, слишком узнаваем был ее голос.
Я слышу… Я тоже тебя люблю.
Джеффри закрыл дверь каюты и поднялся на палубу. Вместо того, чтобы броситься в море, как он намеревался сделать совсем недавно, он закурил трубку, глядя, как солнце садится, как оно скрывается на горизонте в далеком облаке, в которое превратился берег Африки.
А потом — он не мог поступить иначе. Он вынул из машинки последний лист и нацарапал ручкой самое любимое и самое ненавистное для писателя слово:
40
Распухшая правая рука не желала вставлять пропущенные буквы, но он заставил ее работать. Если он не сможет заставить руку хоть как-то двигаться, то не сможет довести свое дело до конца.
Закончив, он отложил ручку и посмотрел на свою работу. Он испытывал те же чувства, что и всегда, когда заканчивал книгу; как будто он в течение долгих месяцев взбирался на гору и продирался сквозь заросли, выбрался на вершину и увидел заасфальтированное шоссе, а на нем — за хорошее поведение — несколько заправочных станций и кегельбанов.
И все же приятно заканчивать — заканчивать всегда приятно. Приятно создавать, вызывать кого-то к жизни. Не отдавая себе отчета, он понимал, что его работа требует смелости, что он обязан творить никогда не существовавших людей, заставлять их совершать поступки и вдыхать в них призрачную жизнь. Он понял — понял наконец, — что это довольно глупый трюк, но единственный подвластный ему, и хотя он проделывал его порой неловко, всегда при этом его переполняла любовь. Он тронул кончиками пальцев рукопись и улыбнулся.
Его левая рука оставила толстую пачку бумаги и подползла к единственной сигарете «Мальборо», оставленной на подоконнике. Рядом с ней — керамическая пепельница, изображающая прогулочный пароход. На пепельнице надпись: СУВЕНИР ИЗ ГАННИБАЛА, ШТАТ МИССУРИ, — ЭТО РОДИНА АМЕРИКАНСКОГО СОЧИНИТЕЛЯ!
В пепельнице лежала упаковка картонных спичек, но спичка там была всего одна — только одну Энни соизволила ему дать. Впрочем, ему достаточно одной.
Он слышал, как она расхаживает наверху. И это хорошо. У него есть время на кое-какие приготовления, а если она вздумает спуститься раньше времени, он услышит и будет предупрежден.