Ее иногда он начинал раздражать именно своей безошибочностью и неуязвимостью, - точно это была идеальная мыслительная машина, а не человек. Ему, казалось, даже не нужно было делать усилий, чтобы знать, что ей доставит удовольствие, что будет неприятно, - и это могло касаться самой незначительной реплики или замечания по поводу платья, которое она впервые надевала. Иногда она начинала ему говорить резкие и несправедливые вещи, он никогда не сердился и только улыбался - причем в его улыбке не было ни тени насмешки, которую она бы ему не простила; была только нежность - он так же улыбался Василию Васильевичу. Выходило так, что он изучил Катю до конца с невысказанными желаниями, с непродуманными и неожиданными мыслями, с ее переменами, - изучил так же легко, как изучал любой вопрос, за который
брался, и составил раз навсегда одну непогрешимую формулу, как в алгебраическом уравнении.
Да, и до последнего времени он оказывался прав во всем. Но когда однажды Катя его спросила, что нужно для того, чтобы знать человека до конца, он ответил:
- Любовная интуиция.
- А те, кого ты не любишь? Законы общего порядка?
- Законов общего порядка, кажется, нет.
- Что же есть?
- Есть то, что каждый человек представляет из себя индивидуальность, которая может походить на другую в силу случайных аналогий, но которая все-таки управляется своими собственными не законами, конечно, а различными соотношениями, характерными для этого периода времени...
- Боже, как это сложно! Но в общем, можешь ли ты его знать до конца или нет?
- Нет, конечно. Я могу предвидеть, как он поступит в точно определенных условиях, и то далеко не наверное.
- Но ты, кажется, редко ошибаешься.
- Ох, очень часто, - сказал он улыбаясь. - Только ошибки почти никогда не бывают непоправимыми, и я стараюсь их не повторять.
- А я?
- Тебя я знаю, не думая, интуитивно, потому что тебя я люблю.
Был второй час ночи, а она не спала, все отыскивая и стараясь понять, когда и как произошла эта ошибка. До известного времени все было ясно: ее жизнь, думала она, лежа на спине в темноте, протекала в двух планах - один над другим. Один - это был ее муж, которого она любила, Василий Васильевич, брат и отец - разной силы и разного оттенка чувства, доставлявшие ей радость. Второй план, о котором она почти никогда не думала, но который подразумевался сам собой и был так же ясен, как первый, состоял в твердом знании некоторых отвлеченных положений; и это знание позволяло, например, безошибочно сказать, хорош или плох тот или иной поступок. В мире существовали болезнь, смерть, несчастья, ненависть, дурные чувства, обман, измена, но все это не касалось ни ее, ни ее близких. Это были всем известные вещи, отвлеченные понятия, никогда не почувствованное знание, как представление о стране, которой она никогда не видела. Мысль, что она может испытать когда-либо что-нибудь подобное, ей не приходила в голову. И вот в этой системе чувств и мыслей произошло изменение. Там, где вчера было пустое и темное место, возникло нечто новое и отвратительное, - с точки зрения этих прежних ее представлений, - вдобавок не случайное и почти такое же огромное, как все, что было до сих пор, целый новый мир, не похожий ни на что испытанное прежде, тягостный, темный и непреодолимый.