В суете и панике противник запоздал со взрывом моста через речушку. У немецких саперов не оказалось под рукой взрывчатки. Они торопливо из ведер поливали керосином настил, готовились поджечь его.
Спичку бросили в ту минуту, когда к реке вышли наши танки. Две «тридцатьчетверки», не останавливаясь, с работающими пулеметами проскочили мост. Но остальные в нерешительности затормозили. Пламя плясало между потемневшими перилами.
На той стороне вокруг «тридцатьчетверки» вставали и опадали черные столбы. Машины метались по берегу.
В шлемофоне я услышал властный сухой голос:
— Вперед!.. На мост!..
Я назвался и спросил, кто командует.
— Капитан Стороженко.
— Перебрасывайте роту на ту сторону. Но оставьте часть людей, чтобы отстояли мост. Он нам потребуется.
— Слушаюсь. Выполняю. Я нагнулся к Коровкину:
— Полный вперед.
Наступление разворачивалось стремительно, а значит — успешно.
Только у Тамаровки корпус Гетмана натолкнулся на противника, способного вести упорный бой. Обосновавшаяся здесь 17-я танковая дивизия не желала отступать.
Когда наш передовой отряд вышел к околице, по нему ударили пушки замаскированных «тигров» и «пантеры».
Я к этому времени нагнал Гетмана.
— Шут с ней, с Тамаровкой, — сказал он. — Оставлю бригаду, а остальные вперед. Риск, конечно. Но нет сейчас ничего дороже времени. Так ведь?
Я согласился. Хотя риск и мне представлялся немалым. Мы еще только учились искусству стремительных танковых бросков, когда обычны оставшиеся в тылу вражеские гарнизоны.
День ото дня Курская дуга все менее напоминала дугу. 5 августа концы ее были сломаны. Москва салютовала освободителям Орла и Белгорода. Многообещающе, непривычно празднично звучал этот первый за войну салют столицы, эхом прокатившийся по фронтам.
Мы заходили западнее Белгорода с тем, чтобы перерезать одну из железных дорог к Харькову.
В ночь на 7 августа корпус Гетмана вышел к Богодухову. Штаб расположился в селе.
И, как часто случается, сразу выискался кто-то, для кого лежавший впереди город — не просто населенный пункт. Командир роты старший лейтенант Замула упорно доказывал комкору, что именно его надо послать в разведку.
Гетман не спешит с решением:
— Чего это тебя? Чем ты других лучше? — выпытывает он.
— Ничем не лучше. Знакомый человек здесь живет, вернее, жил. На окраине…
— Что за человек?
— Дивчина одна.
Более неподходящий довод трудно привести.
— Може, у тебя знакомые дивчины во всех городах, аж до самой границы, подозрительно цедит Гетман.
— За кого вы меня принимаете, товарищ генерал, — благородно обижается ротный, плутовски блестя глазами, — я ж не говорю, невеста или там жена. Знакомый человек. В кино с ней ходили. Комсомолка она, учительница. Своего человека всегда вернее расспросить…