Он с самого раннего щенячьего детства был до невозможности добрым. Его тискали все дети во дворе питерской новостройки на Гражданском проспекте. Дрессура, имеющая целью сделать Байкала правильной служебной собакой, привела к тому, что простейшая команда «Голос!» вызывала у него непроизвольное мочеиспускание. Возможно, в своей собачьей душе Байкал был поэтом или философом — он мог подолгу сидеть на балконе, разглядывая закаты и рассветы, романтически повизгивая себе под нос. Любил смотреть передачу «Спокойной ночи, малыши!» и слушать ранних Битлов, нюхать ромашки и ландыши, даже пресловутой «мА» постоянно улыбаясь во всю пасть. Он начинал скулить и плакать, если на него повышали голос, и спал на коврике в обнимку с плюшевым медведем. Он любил и был любим, не расставаясь с людьми ни на минуту. Пока… Пока Байкала не посадили в специальную клетку и не погрузили в багажный отсек самолёта в аэропорту Пулково, Санкт-Петербург. Хлебнув все ужасы этапных пересадок, вдали от семьи, в следующий раз он увидел так любимый им солнечный свет в аэропорту Логан города Бостона через сутки. Один бог знает, чего натерпелся бедный пёс, ведь у животных совсем иное, нечеловеческое восприятие. Для них текущий миг — это всё мироздание, весь спектр существования. Я не могу передать то, что ощущал тогда Байкал, но, гладя его сейчас, могла это почувствовать.
И надо же было такому случиться, что изнемогающее от первобытного ужаса животное извлекли на свет божий грузчики-афроамериканцы. Почему-то именно в них для несчастной псины сосредоточилось всё зло Вселенной. Возможно, он был слегка пессимистичен. Будь я на его месте, наверняка восприняла бы этих, пусть странного цвета и необычного запаха, созданий, как ангелов-освободителей. Но что случилось — то случилось. В его голове замкнуло какой-то нейронный контакт, и Байкал в первый раз возненавидел. Возненавидел яростно и навсегда всех людей, чья кожа темнее кофе с молоком.
Закончив рассказ, Марк замолчал, и на секунду в нём мелькнуло что-то человеческое. Что-то не из области денег, страховок, велфера и прочего. Гнусно воспользовавшись паузой, я взяла инициативу в свои руки и вернулась к непосредственной цели моего визита.
На все мои вопросы, знакома ли ему специальная лексика, известна ли ситуация с ВИЧ/СПИДом в Бостоне, штате Массачусетс, вообще в стране и прочие, Марк обиженно вопил: «Я таки всё же доктор!» В памяти крутилось выцарапанное на парте первой аудитории одесского медицинского института году эдак в 1986: «Курица — не птица, стоматолог — не врач!» Все попытки выяснить уровень знаний Марка в инфектологии, связанные с необходимостью коррекции поведения и правильного перевода, сводились к нулю. Он обидчиво отвечал мне, что на всех этих «вайромегалоцитрусах» и «гомококках» собаку съел. Принимает роды на дому каждый день у самых обеспеченных бостончанок, которые, видите ли, отказываются рожать в Бригем энд Вимен-госпитале из-за полнейшей антисанитарии и некомпетентности акушеров данного родовспомогательного учреждения. Лично обучал делать спинномозговую анестезию нынешнего министра здравоохранения США. Оказывал медицинскую помощь узникам Дахау, тайно проникнув в лагерь. Прямо в лицо высказал Йозефу Менгеле на его родном языке всё, что о нём думает. После чего собственноручно крестил польского младенца, ставшего впоследствии Папой. А также редактировал клятву Гиппократа. Причём по просьбе автора. Я очень устала.