– Славно, – сказал он.
По пути к лестнице мы прошли мимо парочки, и мысли мои вновь унесло.
Сплетение в поцелуе. Мы с любимой – одно целое, мы сомкнуты лбом, носом и губами, руками и грудью, пахом, бедрами и ногами. Мы целиком поглощены поцелуем, преданы друг другу телом и душой настолько, что становимся единым духом, единым порывом страсти.
А еще мне припомнился вкус.
Наши рты казались апельсином. Языки – мякотью. Губы – мягкой гладкой кожурой.
* * *
Мы спустились по лестнице. Кассира в будке не было, на тротуаре же, разбившись на отдельные островки, собралась целая толпа. Велев мне ждать, Смерть протолкался сквозь крайние ряды и слился с окружающим, словно хамелеон. Только потом я понял, что он подбрасывал предсмертную записку.
Вернувшись, он спросил:
– Как ее звали?
– Как звали? – переспросил я.
Он кивнул.
– Лайка, – ответил я. – В честь первой собаки, полетевшей в космос.
Каких-то полдня назад меня оставляло равнодушным все, кроме личной безопасности. Теперь же то, что мы так легко прекратили жизнь женщины, о которой я знал лишь несколько разрозненных фактов, и чье имя до сего момента мы даже не упоминали, меня глубоко взволновало. Думая о ней, я видел лужу разлившейся крови, раздробленный череп, пустые глаза и вывернутые конечности. Для Агентства она была безликим клиентом; для меня же она представляла собой нечто большее… Теперь, оглядываясь, я понимаю – это чувство отражало то, что я тогда не мог выразить словами. Я начинал сомневаться, правильно ли сделал, что подписал контракт.
Я вспомнил о записке и пожалел, что не смог подобрать более значимых, более личных слов. Удалось мне написать лишь одно:
«Жаль».
Мы обедали в унылой закусочной в ста ярдах от колокольни на втором этаже здания, созерцая дорогу, ведущую к нашей машине. О таком проявлении жизни, как чувство голода, в свою бытность трупом я даже не вспоминал, поэтому все старания вернуть его при виде жирного хорошо пропеченного стейка не встретили должного энтузиазма с моей стороны. За четыре часа Смерть вымолвил не больше двух слов, расправляясь с тремя порциями ребрышек, пятью порциями жареного картофеля, шоколадно-ореховым мороженым, банановым десертом и бесчисленными чашками кофе. Но все же поинтересовался, почему я так мало съел.
– Я не люблю техасско-мексиканскую кухню, – объяснил я.
– Тогда какой же ты зомби?
Честно говоря, неважный. Даже среди немертвых я мало чего стою. Я не люблю насилия, довольно сентиментален и не пылаю страстью к плоти – живой или не очень. Даже если бы пылал, все равно есть я не мог.