В офисе находились четыре одинаковых письменных стола, составленных квадратом. Каждый был приспособлен для работы с большим количеством бумаг. Бумага обрывками валялась на полу, бумага в коробках стояла вдоль стен, бумажные груды загораживали окна и громоздились на подоконнике, бумажные листы облепили всю офисную технику, бумага закрывала вентиляционные отверстия, от бумаги ломились полки. Комната снизу доверху была украшена документами, папками, контрактами и заметками, а в центре этого бумажного царства сидели трое самых ненормальных людей из всех, что я когда-либо видел.
Смерть перехватил меня на входе и вытолкнул на середину комнаты.
– Всем привет, – сказал он небрежно. На него не обратили ни малейшего внимания. – Вот новый стажер. Будет помогать мне на этой неделе.
И тут будто чья-то рука щелкнула выключателем – все трое медленно повернули головы и оглядели меня. После темноты моего гроба их пристальное внимание внушало ужас. Оно прожигало насквозь созданный мною тонкий слой уверенности. Я ощутил слабость. От желудка к горлу подкатила волна тошноты, подбородок задрожал и отвис – так я и застыл с полураскрытым ртом, не зная, куда деть глаза и что сказать.
* * *
Была в их взглядах некая сила, которая напомнила о том времени, когда я был еще жив, о моем детстве.
Я рос болезненным ребенком. Мама оберегала меня от контактов с другими детьми вплоть до самого детского сада, а когда ей все-таки пришлось сдаться и с огромной неохотой выпустить меня к сверстникам, я два года подхватывал одну хворь за другой. Всякий раз, когда я заболевал, мама несла меня в свое гнездо и окружала заботой, пока я не выздоравливал. Я же под любым предлогом старался к ней вернуться.
И хоть я с той поры помню лишь один отчетливый образ, лишь один день, он олицетворяет собой все дни и воспоминания моего детства. Перед глазами всегда одна и та же картина. Я лежу в маминых объятиях на диване. На мне пижама, и я закутан в белый пушистый плед. Всем телом я ощущаю мамино тепло и мягкость ее кожи. У меня температура, но жар ее тела проникает в самое горнило болезни. Она гладит меня по голове так нежно и ласково, что я готов навсегда застыть в этом миге, невзирая на адскую боль в животе. Мне никуда не хочется идти, пока она качает меня в своих больших мягких руках, а ее тонкие волосы ложатся на мое разгоряченное лицо. Я хочу остаться, замереть в ее тепле, когда она склоняется надо мной, так нежно утыкается в щеку и тихо убаюкивает.
Но есть вопрос, на который я должен получить ответ прежде, чем сон меня одолеет. Я хочу знать, когда пройдет лихорадка, когда прекратится эта боль, смешанная с удовольствием. Я поворачиваюсь к ней, чтобы спросить, она интуитивно наклоняется, готовясь выслушать. Но только я встречаюсь с ней взглядом, вопрос замирает на губах. Я не могу говорить – я сгораю в ослепительном свете ее глаз, я обожжен необычайно мощным потоком ее силы и любви.