В ту судьбоносную среду я проработал всего несколько часов. Обычно я оставлял материалы для своей диссертации у себя на столе, но теперь я опасался, что Конде, в качестве наказания, уничтожит мои заметки. Когда я убирал все бумаги в ящик, я вдруг понял, что очень волнуюсь. Это было такое волнение, которое обуревает нас, когда мы откладываем исполнение принятых решений, что объясняется, как мне кажется, желанием ничего не делать или не завершать начатое. Этой ночью меня будут судить, но я хотел осудить себя сам — за все свои упущенные возможности.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, появился Конде. Он высокомерно посмотрел на меня.
— Вы знаете, что сегодня состоится судебное слушание? Из уважения к вашей матери я решил дать вам последнюю возможность сохранить эту работу.
— И что я должен сделать?
— Только одно: молчать. Не слушайте, что говорит Трехо, с ним покончено. У него было некоторое влияние на прежнюю администрацию, его поддерживали по политическим мотивам, но это все в прошлом. Он — как корабль, идущий ко дну. Зачем вам тонуть вместе с ним?
— Я не питал симпатий к Гранадос, — сказал я. — Но зачем было ее убивать?
— Вы думаете, это был я? Чтобы заставить эту сумасшедшую замолчать, ее не нужно было убивать.
— Ладно, Конде: мы с вами знаем, что был только один верный способ заставить ее замолчать.
Конде вздохнул.
— Или молчание, или ключи, — сказал он.
Ключи от дома и от кафедры я носил на одном брелоке. Я снял три ключа и положил их на письменный стол. Еще до того, как я вышел, Конде закрылся в Берлоге.
Так закончилась моя работа в качестве секретаря кафедры аргентинской литературы. О жизни каждого человека можно судить по числу открывающихся или закрывающихся дверей: закрывая за собой дверь кафедры, я уже чувствовал, что потерял — во всяком случае, пока не найду новую работу — и свою маленькую, но отдельную квартирку, и свою свободу.
Вечером я встретился с Грогом. Я спросил, не в обиде ли он на меня за мои «разоблачения» в прошлую встречу. Он рассмеялся.
— Я знал, что когда-нибудь это случится. Каждому хочется сохранить свои тайны как можно дольше, в идеале — хранить их всю жизнь. Но мы всегда должны быть готовы к разоблачениям, к тому, что нас выведут на чистую воду. У нас нет личности. Подлинная личность всегда покрыта завесой тайны. Мы все — двойные или даже тройные агенты, мы — шпионы, которые уже даже не помнят, на кого они работают.
Я прервал его; меня ждал трудный вечер, и мне хотелось поговорить о своих проблемах, а не о его трудностях. Я пожалел, что с нами не было Хорхе и Диего. Сражаться с Грогом один на один — дело нелегкое.