Боб снова посмотрел на клинок.
— Возможно ли, что этот меч закончил свой путь укороченным, облаченным в фурнитуру син-гунто образца тридцать девятого года, на фронтах Второй мировой войны?
— Нет никаких оснований утверждать, что такое невозможно. Меч был утерян. Он мог оказаться где угодно.
— Как проверить его подлинность?
— По форме лезвия, по структуре металла, по характеру острия и по другим параметрам можно определить довольно строгие временные рамки. А если хвостовик сохранился в достаточной степени, то имя Норинаги и фамильный герб Асано завершат картину. Больше ни у одного из ронинов не было меча работы Норинаги. Вакидзаси и катана Асано были у Оиси, с белой тесьмой на рукояти. Только у Оиси был меч Норинаги.
— А если бы этот меч попал к вам — как бы вы с ним поступили?
— Меч, которым был обезглавлен Кира, стал бы тотемом самурайской чистоты и мгновенно сделал бы знаменитым того, кто им обладает. Эта находка взбудоражила бы всю Японию. Человек, обладающий таким мечом, если только его подлинность можно было бы установить, тотчас же снискал бы себе признание и любовь самых широких слоев японского народа, чего никаким другим путем добиться нельзя. Разумеется, я бы его поласкал, оставшись с ним наедине, взмахнул бы им, ощущая его вес. Я бы прочувствовал его заряд, его харизму, попытался бы установить эмоциональный контакт со всеми участниками событий той снежной ночи, проникнуться их мужеством и благородством. Конечно, я бы считал такую возможность большой честью, выпавшей мне, скромному ученому. Но затем я передал бы меч в дар своему музею, чтобы его смог увидеть весь японский народ. Это стало бы подарком нации. И нация бы возрадовалась. Во всяком случае, большая ее часть.
— А как поступил бы с ним человек, который расправился с семьей Яно?
— Не знаю, мистер Свэггер. Не знаю. Но определенно он не расстанется с ним без боя. Мистер Свэггер, вы отдаете себе отчет, во что ввязываетесь?
— Наверное, отдаю.
— У вас есть план?
— У меня есть зацепка. Один полицейский, назвавшийся экспертом, исследовал меч, когда я проходил таможенный контроль в аэропорту. Он единственный видел меч. У него было достаточно времени, чтобы изучить хвостовик. Когда я осматривал меч в Америке, мекуги крепко сидел на месте, приклеенный, как впоследствии выяснилось, засохшей тушью, которой отец Филиппа Яно написал предсмертные стихи на Иводзиме, в последний день своей жизни. Однако когда у меня на глазах меч осматривал Яно, штифт болтался в отверстии — и свободно выпал. Значит, кто-то разбирал меч; и это мог сделать только тот полицейский, в чьих руках меч находился в течение трех часов. То был единственный раз, когда я выпустил меч из поля зрения. Мне придется переговорить с этим полицейским. Возможно, он не захочет со мной говорить, и я должен буду его убедить. От него я узнаю, какой мне сделать следующий шаг. И я сделаю этот шаг. В конце концов я выясню, кто похитил меч, и верну его, чего бы это ни стоило.