На глазах у Нии с неторопливой точностью из чего-то обыденного получалось творение красоты. То, что вначале казалось обыкновенным куском старой стали, поцарапанной, обшарпанной, тронутой пятнами ржавчины, приобрело фактуру и цвет. Лезвие не блестело отраженным светом — оно сияло, словно подсвеченное изнутри. Казалось, после удаления с поверхности старого металла оно снова обрело жизнь и силы. Расплывчатая, неясная полоса канавки проходила через все лезвие; острие было беспощадно жестоким в своем совершенстве — пара дюймов смертоносной стали, готовой разрезать все, что угодно. Более мягкий металл основания отливал золотом, солидный и обволакивающий, однако скорее податливый, а не хрупкий и твердый, а две канавки (бо-хи) придавали ему аэродинамическую чистоту, заставляя петь, когда клинок рассекал воздух. От одного взгляда на лезвие становилось понятно, что оно жаждет крови. В нем сочетались священное и нечестивое. Оно хотело только одного — снова напиться крови, однако в нем также был сконцентрирован гений народа этих маленьких островов, создавших его и распространивших его дух и душу на половину земного шара. Ничего этого Нии не понимал и не сумел бы выразить словами. Он просто чувствовал. В кои-то веки он перестал думать о смазливых девочках.
Старик работал сосредоточенно, не видя перед собой ничего, кроме лезвия, которое держал в шести дюймах от лица. Невозмутимый и хладнокровный, он не обращал никакого внимания на боевиков якудзы, тем самым показывая им, какие они никчемные, несмотря на силу и внешний лоск. Старик жил своей работой. Он вынужден был смириться с этим в тот день несколько недель назад, когда они нагрянули к нему домой с пистолетами и большой пачкой денег.
— Ты выполнишь эту работу. И пока никакой другой работы делать не будешь. Ты сохранишь все в полной тайне. За тобой будут следить. Ты должен закончить к первой неделе декабря.
— Я не успею к этому сроку.
— Успеешь, — сказал ему Кондо. — Несомненно, ты знаешь, кто я такой и что я могу. Мне очень не хотелось бы проливать твою кровь…
— Жизнь, смерть — какая разница.
— Для тебя в твои восемьдесят лет, возможно, никакой разницы и нет, но, наверное, она есть для твоих детей, внуков, их жен, друзей и так далее. Мы оставим в этом городке огромную дыру.
Старик скрепя сердце вынужден был согласиться. Он полностью отдался лезвию. Да и какой у него был выбор?
И вот работа почти закончена. Еще один придирчивый взгляд, последнее прикосновение абразивного камня, наслаждение полной силой…
— Нии! — окликнул кто-то.