— Вижу, вы относитесь к мечам серьезно.
— Я стараюсь постигнуть искусство полировки. Оно очень сложное, и у меня, если честно, не хватает терпения. Но я работаю над собой, думая: «Если я научусь этому, я действительно чему-то научусь».
— Я вас понимаю. Иногда лучше всего сосредоточиться на малом. Это позволяет отрешиться от окружающего мира; в то же время это и будет весь мир.
Отец перевел его слова дочери, и та тотчас же ответила.
— Томоэ говорит, что в прошлой жизни вы несомненно были японцем. Это многое объясняет.
— Принимаю это как комплимент.
— И совершенно правильно. Ну а теперь займемся мечом.
Филипп Яно положил сверток на верстак. Боб занял место у него за одним плечом, а дочь, вооружившаяся блокнотом и ручкой, — за другим.
— На протяжении более чем тысячи лет наша страна была буквально одержима вот этим, — начал Филипп Яно, — Представитель западной культуры, наверное, скажет: «Это всего лишь кусок стали». Однако в нем представлены все наши национальные черты: любовь к героизму, но также и любовь к насилию; чувство справедливости, но также и готовность убивать; сила нашего общества, но также и жестокость, порожденная этой силой; дисциплина, мастерство, но также тирания и даже диктатура. Я внимательно занимаюсь изучением этого вопроса вот уже год, с тех самых пор, как… в общем, как вышел в отставку. Однако я до сих пор почти ничего не знаю. У нас есть люди, которые посвящают всю свою жизнь исследованию таких вещей. А вы дарите мне наивысшее мгновение моей жизни. Исследования, которыми я занимался на протяжении последнего года, сейчас получат практическое приложение не только к истории и культуре нашей страны, но и к прошлому моей семьи. Право, друг мой, я вряд ли смогу когда-либо отблагодарить ваше благородство, щедрость вашей души. Я перед вами в неоплатном долгу.
— На самом деле один солдат просто протянул руку другому солдату, чтобы почтить память двух других солдат, которые приходились им отцами. Мы долго шли к этому мгновению и по праву его заслужили. Так давайте же им насладимся.
— Давайте.
Филипп Яно развернул сверток, открывая меч, много повидавший на своем веку, поцарапанный, с зазубринами. Сразу было видно, что этот клинок не просто полоска стали, заключенная в ножны; он пробивал себе дорогу в истории.
Отец сказал несколько слов дочери, и та принялась прилежно записывать. Затем он перевел Бобу:
— Я вижу син-гунто образца тридцать четвертого года, с отсутствующей кисточкой, однако ножны металлические, то есть образца тридцать девятого года, и, следовательно, они не из оригинальной комплектации. Гм, оплетка истрепана, на ней грязь, предположительно пот моего отца и капелька его крови. Или чьей-то еще крови. Внимательно глядя на штифт, я вижу следы какого-то черного липкого вещества, возможно, смолы или туши. Еще я вижу свидетельства того, что недавно к штифту прилагали усилие: сплошное кольцо липкого материала, служившее своеобразной печатью, порвано. Смола или тушь в месте разрыва чуть темнее, на основании чего можно предположить, что до самого недавнего времени она была укрыта от прямого света.