Глава восемнадцатая
О девицах Махтельт и Анне-Ми и о Шиммеле, добром сером в яблоках коне.
В то время как Злонравный бродил по полям и лугам, сир Руль де Херне и его супруга, дама Гонда, одетые в меха, что так славно согревают тело, спокойно сидели на лавках перед жарко пылавшими в очаге дубовыми поленьями и толковали друг с другом, как это любят старые люди.
Правда, больше говорила дама Гонда: на то она и была женщиной.
И она сказала:
— Слышишь, мой старый муж, как страшно воет ветер в лесу?
— Слышу, — отвечал сир Руль.
— Господь поистине к нам милостив, — продолжала она. — В этакий мороз мы сидим в прекрасном замке, защищенном от ветра, тепло одеты и греемся у пылающего огня.
— Верно, — отвечал сир Руль.
— Но еще большую милость оказал нам господь, подарив нам таких славных, добрых детей.
— И то, — сказал он.
— Нигде не сыщешь юношу храбрее, благороднее и достойнее носить наше имя, чем наш сын Тоон.
— Да, — отвечал сир Руль, — он спас меня от смерти в бою.
— Но есть у него недостаток, — заметила дама Гонда, — он до того скуп на слова, что мы едва знаем, какой у него голос. По справедливости дали ему прозвище Молчальника.
— Мужчине больше пристало иметь острый меч, чем длинный язык, — возразил Руль.
— Я вижу, мессир, вы глубоко задумались: печаль и заботы — удел старости. Но я знаю девчурку, которая сумеет согнать морщины с вашего чела и рассмешить вас.
— Может быть, — сказал Руль.
— Не может быть, а наверное, — возразила дама Гонда. — Войдет в эту комнату наша дочь Махтельт, и я сразу увижу, как прояснится лицо моего мужа и повелителя.
На эти слова Руль, чуть усмехнувшись, ответил кивком головы.
— Да, да, когда Махтельт смеется, смеется и мой старый Руль; когда Махтельт поет, подпевает и мой старый Руль и радостно покачивает головой, а когда дочка резвится подле нас, он с улыбкой следит за каждым движением своей душеньки.
— Верно, Гонда, — сказал сир Руль.
— Да, да, — продолжала она, — а кто у нас всегда здоров и весел? Ведь не я же, старуха, у которой понемногу выпадают все зубы, да и не ты, спутник моей долгой жизни, и не Молчальник, и не Анна-Ми, наша служанка. Как она ни мила и как ни пышет здоровьем, но уж очень спокойный у нее нрав, и смеется она только, когда ее рассмешишь. А кто же услада нашей старости, кто наш соловей, кто вечно порхает, бегает, прыгает, носится взад и вперед, кто поет и заливается так звонко и весело, будто рождественские колокола? Наша дорогая дочка.
— Что верно, то верно, — молвил сир Руль. — Какое же это счастье иметь такое дитя!
Ведь у нас с тобой уже холодеют ноги. Без нее наша жизнь была бы печальна и холод, поднявшись по нашим старым ногам вверх до самого сердца, остановил бы его, и нас понесли бы прежде времени на кладбище.