В длинном коридоре второго этажа было сумрачно. Только в некоторых местах на пол падал свет из оконных проемов тех комнат, где не было дверей. Метров через двадцать они подошли к перекрывающей проход старой железной двери. Один из провожающих открыл ее, с усилием потянув за толстое железное кольцо.
Перед ними открылась часть коридора, в которой было еще темнее. Пустых дверных проемов здесь не было. Свет падал только через узкое окно-бойницу в конце коридора. Это окно имело застекленную раму.
Бебут и конвоирующие его аборигены остановились перед деревянной дверью, выкрашенной белой масляной краской. Высокой осторожно постучал.
– Капитан, это мы! Привели! – произнес он, обращаясь к двери.
Ответа не последовало.
Конвоир снова постучал.
За дверью послышался какой-то звук, но дверь не открылась.
Сопровождающий приблизил лицо к двери и громко произнес:
– Батя! Ты у себя?
Дверь медленно отворилась. На пороге стоял рыжебородый гигант в белой фуражке с якорем. Он внимательно оглядел пришедших своими необычными глазами. Белки у них были большими, как теннисные шарики и отливали синевой, а зрачок посреди серой радужной оболочки – совсем маленьким, как поставленная острым карандашом точка. От этого казалось, что его глаза кололи того, на кого он смотрел.
– Когда суп дойдет, позовете! – обратился он к Бебутовским конвоирам и, отпуская, махнул рукой.
– Входи! – сказал он Ермолаю.
Капитан посторонился. Майор вошел.
Бебут оказался в небольшой комнате с застекленным окном.
Комната совсем не производила впечатления обиталища бомжей. Скорее наоборот. В ней чувствовался домашний уют.
Окно наполовину закрывали плотные шторы цвета потухающего огня. Стены украшали свежие бумажные обои, а над широкой кроватью висел большой красно-белый ковер.
Один из углов закрывала высокая ширма. На ее шелковых створках поджимали ноги, японские журавли.
Везде, где можно, чья-то рука пристроила вышитые накидки и кружевные салфетки. Это выдавало женское присутствие.
Когда Ермолай вошел, женщина находилась за ширмой.
Она неторопливо выплыла оттуда и подошла к майору.
На ее полных плечах был наброшен большой пестрый платок. Высокая белая шея хозяйки еще оставалась гордой, хотя ее перечеркивали две глубокие поперечные морщины, говорящие о пересечении женщиной двух рубежей – в тридцать и сорок лет. Отвлекая от них внимание, лежали на груди многочисленные кольца бус из маленьких красных камешков.
– Добрый вечер гостю! – улыбаясь красивым ртом и черными, как ночь, глазами, пропела хозяйка. Голос у нее был низкий, грудной, будто заманивающий куда-то.