Умение Смердякова притворяться обмануло не только недалекого Григория, но и прокурора, полностью уверившего в невинность Смердякова, который сумел подготовить все так, что обвиняемым в убийстве оказался старший сын, который и был осужден за преступление. «Истерическая натура Смердякова сказалась и в том, – пишет К. Леонгард, – что он, страдая эпилепсией, перед совершением убийства симулировал припадок, который был настолько типичным во всех деталях, что никто не сомневался в его подлинности».[39]
Наша попытка сопоставления Достоевского со Смердяковым могла бы показаться кощунственной и совершенно неоправданной, если отбросить ключевое значение болезни этого персонажа в фабуле романа. Для придания максимальной достоверности умению Смердякова внутренне проиграть припадок, а при необходимости изобразить или вызвать его, Достоевский, по всей вероятности, использует свой личный опыт. Слишком важно было для него не только на каторге, но и в дальнейшей жизни «запускать» этот психологический механизм для утверждения своего пророческого предназначения и «ухода в болезнь» в непереносимых ситуациях. Причем именно данный истерический «механизм симуляции припадка» оказался центральным в образе Смердякова для сюжета романа, а не собственно «падучая». В остальном, естественно, они несопоставимы.
Главное, что отличает Смердякова от Достоевского, – недостаток этического начала, т. е. отсутствие таких чувств, как долг, сопереживание и сострадание. Этот недостаток Смердякова – дар скрывать от окружающих свою этическую несостоятельность – очень верно подметил К. Леонгард. В противоположность Смердякову для самого Достоевского характерна высочайшая этически-нравственная требовательность к себе. Его истерический радикал, который, на наш взгляд, несомненно у него имеется, близок не к Смердякову, а к Нелли, Лизе Хохлаковой, совесть и воображение которых болеют прежде всего не за себя, а сострадают близким, окружающим, всему человечеству. Смердяков же не только типологически, но и генетически (как сын отца) связывается К. Леонгардом с Федором Павловичем Карамазовым. Причем и отца немецкий ученый трактует как «тяжелого истерического психопата, разыгрывающего роли, которые показали бы его с выгодной стороны или, во всяком случае, привлекли бы к нему внимание окружающих».[40]
Подытоживая обсуждение вопроса о «священной болезни» Достоевского, исходя из предложенного треугольника (наследственная, симптоматическая эпилепсии и невроз), в границах которого может протекать конкретное заболевание с судорожным синдромом, мы предполагаем следующий диагноз: симптоматическая эпилепсия при последствиях легко протекающего органического заболевания головного мозга, сопровождающаяся пограничными психическими расстройствами невротического уровня.