Чем дальше, тем ощущения его усиливались, обострялись. Давно уже он не вдыхал столь свежего, обильно напоенного ароматами воздуха. Запахи листвы, земли и трав напоминали ему обо всем, о чем он успел позабыть. Звуки, к которым прежде он ни разу не прислушивался — топот конских копыт по укатанному песку дороги, скрип кожаного седла, даже периодические всхрапывания Самсона, — пробуждали в нем чувства, более прекрасные, чем музыка, исполняемая лучшим в мире оркестром. Он окончательно понял, как обокрал самого себя, лишив всех этих радостей, и решил впредь ни за что не поддаваться унынию и хандре.
Проехав около мили к северу от усадьбы, Тревор увидел грандиозное строение до двухсот футов длиной. Три массивные трубы высоко поднялись над кровлей.
— Должно быть, сахарная фабрика? — бросил Тревор через плечо.
— Да, сэр. Старая тростниковая мельница сгорела. Маста Эдвард сделал сюда кирпичи из тяжелой глины. Эта мельница никогда не станет гореть.
— Из какой, говоришь, глины?
— Из тяжелой. Так Маста Эдвард называет бетону. Приглядевшись к этой бетоне, Тревор подивился изобретательности Стэнтона. Кирпичи из ракушечника, извести и песка твердо гарантировали сохранность новой мельницы от пожара. Взглянув на Джорджа Энтони, он подумал, что тот мог бы стать для него бесценным проводником по «Ривервинд».
— Много же ты, должно быть, знаешь об этой плантации, — произнес майор.
— Кое-что. Пришлось всюду ходить с миц Леа с той поры, как Маста Эдвард плохо почувствовал.
— Однако я полагаю, сама мисс Леа разбирается в делах получше тебя?
— О сэр. Никто не знает больше, чем миц Леа про растение тростника, кроме Маста Эдварда. Я ведь только ходил вместе, чтобы приглядеть за ней, но Маста не хочет, чтобы миц Леа знала это.
— Естественно, — машинально ответил Тревор, с трудом сдерживая раздражение. Едва ли он получит удовольствие от долгих часов, которые предстоит провести в обществе женщины, так легко воспламеняющей кровь. Предстоящие дни станут для него сущей пыткой. Правда, если боли по-прежнему будут мучить его, возможно, плоть откажется реагировать на ее соблазнительные прелести. Тревор чуть не расхохотался вслух над своей замысловатой теорией. До сих пор каждый раз, приближаясь к Леа меньше чем на четыре шага, он неизменно чувствовал, как все внутри него напрягается, и это как нельзя более убедительно говорило о том, что никакие физические страдания не в состоянии заглушить его страсть.
Он понимал, что это всего лишь вожделение, грубое и примитивное. Кроме того, его останавливало горькое воспоминание о прелестной и жестокосердной Флоренс Уорс. Тревор поклялся себе, что даже ценой неимоверных усилий воли и разума он справится со своими чувствами к Леа Стэнтон.