Так прошла осень. Улетели на юг птицы и перелетные северные драконы, и раздобревший Муркель проводил их длинным тоскливым взглядом со своего подоконника. Потом зарядили дожди. Эрле хотелось забраться на подоконник рядом с котом и прижаться лбом к волнистому серому стеклу, наблюдая за тем, как бурные вздувшиеся ручьи текут по мостовой, таща с собой щепки, отсыревшие листья и прочий сор, неуклонно исчезающий в том или ином водовороте. Однажды она увидела игрушечный деревянный кораблик, отважно боровшийся с мелями и бурунами… он выглядел таким маленьким и решительным, что она невольно загадала: если он проплывет мимо ее окна и не утонет — все будет хорошо… что «все», она не уточняла даже мысленно… кораблик не утонул, а сел на мель — толстую косу прибрежной грязи, и Эрле, так и не определившись, как это следует трактовать, плюнула на это самое все и пошла налить коту молока.
Шорох капель завораживал ее и будил в сердце какую-то малопонятную досаду. Она убрала за ширму второй табурет и старалась пореже поворачиваться лицом к камину, но лоскутный половик все равно притягивал взгляд. С обиды на весь мир взялась за вышивку — тетушка Роза заказала ей дюжину носовых платков к Рождеству… потом обнаружила на первом же платке букву «м» вместо заказанной «н» и, чертыхнувшись, принялась яростно вспарывать ни в чем не повинные нитки.
Когда закончились дожди и выпал первый снег, ей стало чуть-чуть полегче. Рассказы Анны перестали вызывать прежнюю глухую боль, тем более что все чаще и чаще девушка сама же своими рассказами и увлекалась, совершенно забывая о том, с кем разговаривает, и Эрле нашла в себе силы порадоваться, что ее талант почти совершенно раскрылся. Со временем Эрле оглянулась на свой дневной распорядок и почти с ужасом поняла, что за осень стала затворницей — это она-то, которую раньше не могли удержать в четырех стенах никакие дела и обязанности! Она возобновила прогулки по городу — хотя радости от них было мало, но она заставляла себя выходить на улицу снова и снова, искать людные места, вливаться в толпу, стараясь привлечь к себе как можно больше внимания… Называя вещи своими именами, она старалась отвлечься и забыться, и это ей почти удалось.
А потом, когда она только что вернулась с очередной прогулки, к ней зашел Марк. Эрле испытывала смешанные чувства — облегчение с примесью усталости, какое-то странноватое сожаление и что-то вроде разочарования, но чувств своих не показала и держалась подчеркнуто вежливо и прохладно. Марк смутился, потоптался немного на пороге, отчаянно при этом наследив, невпопад сообщил, что Стефана отпустили, и дядя собирается отправить его домой в Вальенс — Эрле не отреагировала, и Марк, еще немного помявшись, вдруг вспомнил, что у него вообще-то сейчас дела, но можно он еще когда-нибудь придет? Это вырвалось у него так тоскливо, что девушка не выдержала и сказала — да; а потом, когда он все-таки ушел, приникла к окну и долго-долго смотрела на улицу — сначала на удаляющегося Марка; его осанка была, как всегда, прямой и несколько деревянной, но походка отчего-то стала менее уверенной — а потом на его следы, глубокие и немножко смазанные, уже присыпанные сочащимся сверху мелким снежком, похожим на песок в часах…