Кафедра А&Г (Соломатина) - страница 91

– Саша, давно у психиатра был?

– Недавно. У психоаналитика. Он куда более двинутый, кстати, чем я. Ещё неизвестно, он мне мозги мыл или я благотворительным супервайзингом занимался. Я нормальный, дорогая моя профессор. Ты мне задала вопрос про общность, я ответил. Кстати, могу сказать, что общего вскоре будет у вас, глубокоуважаемая Наталья Степановна, и у не уважаемой вами Елены Геннадьевны. Если, конечно, тебе интересно.

– Валяй.

– Вскоре доктор наук Елена Геннадьевна Кручинина будет профессором и, мало того, глубокоуважаемым членом Диссертационного совета по специальности «А&Г».

– Блядь!

– Ты удивляешься, констатируешь факт или сердишься?

– Все пункты верны.

– Но и вам кинут добрый кусок, Наталья Степановна. Вас уволят… О, не бледней, я неверно сформулировал! Конечно же, вы уволитесь по собственному желанию и займётесь репродуктивным здоровьем в куда более значительной организации, чем наша скромная медицинская академия. Мало того, даже не в этом городе, хотите верьте, хотите нет. Вестнику всё равно. Он всего лишь экстраполирует волю. И последнее: их не так уж и много, болтающих толстым куском сыра в горячем кофе. Один на десять тысяч населения. Примерно такова плотность вестников воли Его в популяции. Наташ, я сейчас от смеха лопну, какое у тебя стало серьёзное лицо. Это всего лишь пьяный трёп. Ты разучилась улыбаться, тебе никто не говорил? Ты растягиваешь рот и обнажаешь зубы, но ты не смеёшься, и это страшно. Знаешь, какой самый страшный грех?

– Смертоубийство?

– Для человека – возможно. Не ты жизнь дал, не тебе её и отбирать. Но для ангелов самый страшный грех другой.

– И какой же?

– Не догадываешься?

– Ты, как выяснилось, более подкован.

– Гордыня. Гордыня, моя видная учёная. К злым ангелам причисляются ангелы, согрешившие и падшие вследствие своей гордыни. И вот ещё, бытовое. Точнее – антуражное. В Библии не содержится прямых указаний на то, что у ангелов имеются крылья. А вот про кофе и сыр… Шучу-шучу. Там только про лимон и коньяк…

* * *

Елена Геннадьевна была очень умной девочкой. Не в том смысле, что она научилась читать в полтора года или агукала ровно пять раз, когда ей показывали картинку, где между изображениями двух яблочек и трёх уточек стоял жирный крест. Нет. Она была обыкновенной девочкой, и даже звали её тогда вовсе не Еленой Геннадьевной, а просто Леночкой. Ум же её проявлялся в том, что с самого раннего детства она была гением манипуляций, и вдобавок с оттенком недюжинной иронии. Она никогда не опускалась до обыкновенных детских вымогательств конфет, игрушек и забав путём постановки бровок домиком и банальным плачем. Ни мама, ни папа, никто из родни не мог понять, почему дитя безнаказанно поглощает уже третью плитку шоколада подряд, не ложится спать, хотя уже одиннадцать, а как раз играет, сидя голой попой на холодном полу, дедушкиными именными часами. В её присутствии все теряли волю. Причём исключительно в отношении Леночки. Двоюродному брату, например, сидящая с ними обоими тётя могла строго-настрого запретить даже близко подходить к махровым фиалкам или зацветшему кактусу, Леночке же стоило только подойти и спросить: «Тётя, можно?» – и тётя сама была готова эти фиалки и цветок кактуса для неё срывать. При этом тон у Леночки никогда не был просительный, а взгляд – подобострастный. Она просто ровным голосом спокойно просила. И даже если кто-то когда-то в ответ на её просьбы – будь то взрослый или ребёнок – говорил: «Нет!», Леночка никогда не ныла и не упрашивала повторно. «Нет – значит, нет!» – бесстрастно говорила она и уходила заниматься своими делами. Упрямца и гордеца обычно хватало ненадолго. Спустя четверть часа, измордованный не то совестью, не то какой другой мотивацией неизвестной этиологии, он сам приносил ей варенье, конструктор, водяной пистолет, бусы и свою окаянную голову. Леночка уважительно относилась к чужой собственности и никогда, к её чести, не отрывала головки махровым фиалкам и тем более кактусу, не съедала всё варенье, не ломала конструктор и пистолет, не рвала бусы и не ваяла из покаянных голов пирамиды. Её взгляд на мир был какой-то не детский. Не столько познающий практически, «как всё устроено», сколько анализирующий устройство теоретически. Она никогда не хватала обнаруженную божью коровку, чтобы посадить её на ладошку и загнусавить в припадке шаблонной эйфории: «Коровка-а-а, коровка-а-а, полети на не-е-ебко! Там твои де-е-тки кушают конфе-е-етки!» Нет, Леночка могла долго наблюдать за тем, как божья коровка пасёт тлю или, расправив свои крохотные красочные крылышки, оставляет на руке жёлтые пятнышки.