Нет. Все правда. Умер... Спать, все равно спать... Куда-то проваливаюсь.
Просыпаюсь — уже темные окна. В соседней комнате горит слабый свет. На кровати кто-то сидит...
Кто это?
— Это я, успокойся, я, Бочаров.
— А мне показалось... Простите.
Молод ты, Никола, горяч. Это хорошо. Не терплю прохладных людей. Нет, не рассказывай, не говори... Все уже рассказали... Не знаю, отчего умер. Только одно: бывает же поразительная непереносимость новокаина... И смерти такие вот... ужасные... бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому... И еще будет, не спастись.
Он говорил тихо, как убаюкивал. Голова была тяжелая, но все ясно воспринималось. И так-то равнодушно... как чужое. Он рассказывал о всяких ужасных случаях. И у него были. Ни в одной профессии не бывает такой очевидной виноватости врача в смерти пациента, как у хирургов, да еще у гинекологов.
— Одна крупная артистка располнела. Для нее это было ужасно... Представляешь, на сцене — толстая Джильда или Татьяна? Кроме того, мужа сменила, очень нужна фигура... Пришли они к Сергею Сергеевичу Юдину. Он любит артистов... «Пожалуйста, можно жир с живота удалить. Незаметный поперечный рубчик в складке кожи» Назначил день — пришла прямо в операционный корпус. Поразговаривал, посмеялся. На стол. Спинномозговая анестезия. Укол сидя. Только ввел иглу — довалилась, вот как у тебя сегодня... И все. Муж внизу ждет известия, цветы уже принес для нее. Сколько Юдин сделал таких анестезий до этого? Тысячи! Причину не нашли... Он уехал на охоту. Всегда уезжает на охоту, когда больные начинают умирать... «Не полосит», — так он называет эти периоды.
— А мне сплошь «не полосит»... Куда же деться?
— Ничего. Ты хорошо работаешь, поверь, я знаю. Я много хирургов вижу. Просто ты вымотался за этот месяц. Нервы сдали. Нужно немножко побольше спать. На часок хотя бы.
Меня стало тошнить. Что-то обеспокоило Аркадия Алексеевича. Зря, конечно.
— Поедем ко мне... у меня переночуешь... И увез к себе. На дрожках, они у крыльца ожидали... Зачем-то промывал мне желудок. Я давился от толстого зонда, не мог проглотить.
И я уснул на его кровати. Спокойно уснул, как праведник.
На следующее утро мы пошли с Бочаровым на вскрытие. Патологоанатом был серьезен и аккуратен. «Да, газовая. На сосудах — артерии и вене — нет следов прокола. Значит, в кровь не попало. Плевра тоже цела. Значит, только повышенная чувствительность к новокаину. Но слишком уж быстро умер...»
* * *
Залкинд заболел, и я временно руковожу обоими отделениями. Приходится заниматься нейрохирургией, с которой я был совершенно незнаком. Аркадий Алексеевич приходит каждый день, смотрит больных и даже оперирует. Я ассистировал ему три раза и теперь тоже «делаю черепа». Все раненые проходят рентген, их смотрит глазник и невропатолог ПЭПа Вайнштейн. Тоже есть свои проблемы, но мне они кажутся намного проще наших — «бедер» и «коленок»... Взгляд на «черепников» другой: повреждение мозга, человек без сознания, умер — значит, такое было тяжелое ранение, можно списать на войну. А у нас: подумаешь, в ногу ранен — почему бы ему умирать? В действительности совсем не так: мозг удивительно устойчивый орган. Даже инфекция не бывает такой злой, как в животе, груди или суставах. Есть, разумеется, менингиты и энцефалиты, но не так уж фатально часто...