Проскользнув внутрь, я останавливаюсь у кровати. Он спит на краю, как будто нарочно оставил место для Марлены. Шторы на окне открыты, и мелькающая за деревьями луна высвечивает время от времени его лицо.
Я гляжу на него сверху вниз. В своей полосатой пижаме он выглядит миролюбиво, я бы сказал, даже по-мальчишески. Темные волосы спутаны, уголки рта растянуты в улыбке. Ему что-то снится. Вдруг он начинает шевелиться: облизывает губы и переворачивается со спины на бок. Тянется к той половине кровати, где прежде спала Марлена, и несколько раз хлопает ладонью по пустому месту. Нащупав наконец Марленину подушку, хватает ее и прижимает к груди, обнимая и зарываясь в нее лицом.
Я поднимаю нож обеими руками и удерживаю острием вниз в двух футах от его горла. Ошибиться нельзя. Целюсь под таким углом, чтобы разрез вышел побольше. Деревья за окном заканчиваются, и на лезвие падает тонкий лучик лунного света. Пока я выбираю угол, нож мерцает и искрится. Август вновь шевелится, всхрапывает и резко поворачивается на спину, уронив левую руку в нескольких дюймах от моего бедра. Нож все мерцает и мерцает, ловя и отражая свет. Но уже не из-за того, что я продолжаю прицеливаться, а потому, что начинают дрожать руки. Август открывает рот и, шумно втянув воздух, вновь облизывает губы. Его рука рядом с моим бедром безвольно болтается, пальцы на другой руке как будто сведены судорогой.
Склонившись над ним, я кладу нож на Марленину подушку и, поглазев минуту-другую, ухожу.
Когда адреналиновая волна спадает, голова вновь начинает казаться мне больше тела, и по коридору до конца вагона я уже шагаю, изрядно пошатываясь.
Нужно принять решение. Либо я снова лезу на крышу, либо прохожу через вагон Дядюшки Эла, где, возможно, до сих пор идет игра, а потом через все спальные вагоны, после чего мне все равно предстоит карабкаться на крышу, иначе до вагона для лошадей не добраться. Так что я решаю забраться наверх сразу.
Однако это уже выше моих сил. Голова гудит, я все время теряю равновесие. Вскарабкавшись на перила соединительного мостика, я еле-еле залезаю на крышу. Там цепляюсь за верхнюю балку и лежу, словно пьяный, борясь с тошнотой. Провалявшись так минут десять, начинаю ползти вперед. В конце вагона вновь отдыхаю, вытянувшись между верхними балками. Силы на исходе. Не представляю, как двигаться дальше, но придется, ведь если я здесь засну, то свалюсь на первом же повороте.
В голове снова гудит, глаза дергаются. Четырежды я оказываюсь на волосок от смерти, и всякий раз мне кажется, что это конец. На пятый раз я и правда чуть не отдаю богу душу: вроде и успеваю схватиться за тонкие железные поручни, но врезаюсь животом в край вагона. Я до того ошалел и устал, что вишу и думаю, насколько легче было бы просто взять и разжать руки. Должно быть, что-то похожее приходит в последние секунды в голову тонущим, когда они уже перестают бороться и послушно погружаются в пучину. Однако меня ждет не мирное погружение в пучину, а настоящая мясорубка.