На краю раскладушки Кинко я нахожу чистую белую рубашку. Стянув грязную, швыряю ее в угол на попону. Но прежде чем надеть свежую, подношу ее к носу и наслаждаюсь запахом хозяйственного мыла.
Застегивая пуговицы, я обращаю внимание на книги Кинко, лежащие на ящике рядом с керосиновой лампой. Заправив рубашку в штаны, присаживаюсь на раскладушку и беру в руки верхнюю книжку.
Это полное собрание сочинений Шекспира. Под ним — сборник стихов Вордсворта, Библия и пьесы Оскара Уайльда. Под верхней обложкой Шекспира прячутся несколько комиксов. Не узнать их трудно — точно такие же были у моего соседа по общежитию.
Я открываю первый попавшийся. Грубо нарисованная Олив лежит на кровати, широко расставив ноги, и мастурбирует. Из всей одежды на ней только туфли. Она представляет себе моряка Попая с увеличенным до немыслимых размеров пенисом, достающим ему аж до подбородка. А через окошко подглядывает Вимпи[7] со столь же огромным пенисом.
— Что это ты, черт возьми, делаешь?
Я роняю комикс и тут же наклоняюсь, чтобы его поднять.
— Положи на место, идиот! — кричит Кинко, вырывая комикс у меня из рук. — И убирайся с моей постели, к чертям собачьим!
Я вскакиваю.
— Знаешь что, парень, — говорит он, вставая на цыпочки и тыча пальцем мне в грудь, — я вовсе не в восторге от того, что тебя ко мне подселили, но у меня нет выбора. Однако в том, что касается моих шмоток, выбор у меня есть.
На его небритом лице цвета свеклы яростно пылают глаза.
— Вы правы, — заикаюсь я. — Простите. Мне не следовало трогать ваших вещей.
— Послушай, ты, мудила. Пока тебя не подселили, я тут жил припеваючи. К тому же я сегодня не в духе. Какой-то засранец уговорил всю мою воду, так что ты ко мне не лезь, а то и до греха недалеко. Может, я и коротышка, но за мной дело не станет.
У меня глаза на лоб лезут. В себя я прихожу не сразу.
Он прищуривается. Окидывает взглядом мою рубашку, свежевыбритый подбородок. И швыряет комикс на раскладушку.
— Что, наш пострел везде поспел?
— Простите. Богом клянусь, не знал, что это ваша. Август сказал, можно ее взять.
— А что можно рыться в моих шмотках, тоже он сказал?
Я цепенею.
— Нет.
Он собирает свои книги и запихивает в ящик.
— Кинко… Уолтер… простите.
— Для тебя — Кинко, парень. Уолтер — это для друзей.
Я забираюсь в угол и усаживаюсь на попону. Кинко помогает Дамке влезть на раскладушку и ложится рядом, до того неотрывно сверля взглядом потолок, что мне кажется, он вот-вот задымится.
Вскоре поезд отправляется. Несколько дюжин гневных горожан бегут за ним вдогонку, швыряя в нас вилами и бейсбольными битами, но, видимо, лишь затем, чтобы было о чем поведать за ужином. Если бы они и в самом деле хотели затеять драку, у них была уйма времени.