Богданов как самый старший в приемной группе объяснил, каково положение и добавил, что „организация-отгрузчик несет полную ответственность за целость и сохранность груза". При слове „сохранность" Ганчев поморщился, как от зубной боли, следователь слегка усмехнулся, а железнодорожник вообще не реагировал.
– Прошу товарища следователя предпринять необходимое! – завершил Богданов.
Наступило короткое молчание. Следователь – по фамилии Минковский – подошел к вагону, заглянул внутрь, не поднимаясь по ступеням, и вернулся.
– Пересчитаю и я, но потом! А пока будем надеяться, что вы сосчитали точно! Дайте документы!
Богданов подал.
– Кто распломбировал?
– Я, но мы были все вместе! – ответил Богданов. – Верно я говорю? – повернулся он к остальным.
– Спрашивать предоставьте мне! – улыбнулся снова Минковский. – Ясно. Вы вскрыли вагон, все пересчитали. Чем вскрыли пломбу и где она?
– Вон там висит! – кивнул железнодорожник на дверь вагона. – Вот этой отверткой вскрыли пломбу.
И он достал из кармана шинели большую отвертку с красной ручкой.
Минковский открыл „дипломат" и положил в него отвертку. Потом приступил к осмотру двери, оглядел дужки и простенькую задвижку, снял пломбу вместе с большой, мягко гнущейся проволокой и тоже положил в чемоданчик. Затем прошел мимо вагона, время от времени постукивая по обшивке, потом наклонился и осмотрел его снизу. Трое мужчин шли за ним, с любопытством следя за каждым его движением.
Закончив осмотр внизу, Минковский поднялся по лестнице и оглядел крышу вагона.
– Да нет! – крикнул ему железнодорожник. – Эти вагоны я хорошо знаю, их только пушкой прошибешь. Единственно через дверь могло быть!
Минковский похлопал руками, стряхивая с них пыль.
– Вы все пересчитывали? – спросил он.
– Все, – подтвердил Богданов.
– Значит, все и входили в вагон! – констатировал Минковский. – Сейчас, товарищи, и я пересчитаю, потом запрем и опечатаем вагон, а вы пойдете со мной! Нужно будет сделать кое-какие исследования.
Драгиев любил эти минуты после обеденного перерыва, когда в лаборатории с двумя микроскопами и другими зачехленными приборами, стоящими на пристенных столах с лампами на длинных штативах, было тихо и спокойно, только холодильник время от времени мурлыкал в углу, словно сонная кошка. Нервные утренние совещания, телефонные разговоры, сдача экспертиз и вся предобеденная суета были позади. Теперь можно было заложить новые пробы, внимательно прочитать сопроводительные письма и немного подумать в спокойной обстановке.
Нельзя сказать, что Кирилл Драгиев просто любил свою работу. Он жил ею и был одним из тех редких счастливых чудаков, для которых любимое хобби стало профессией. Такое мнение давно сложилось о нем и в отделе, где он работал, и в управлении. Прослыв чудаком, Драгиев как-то незаметно вышел из общей колеи суровой служебной дисциплины. Не то чтобы он опаздывал на работу, наоборот, он приходил всегда вовремя, но он мог самым неожиданным образом поднять трубку и, не вдаваясь в объяснения, сказать начальству, что уходит по делам, принимая неловкое молчание в трубке за согласие. Или, к примеру, на утреннем рапорте мог заявить, что не готов с заключением, потому что ему нужно навести еще кое-какие справки и потому он не знает, когда будет готов.