— И еще, — продолжал я, выдержав многозначительную паузу, — у преступника явный дефект речи.
Сперва по жестам и выражениям лиц было трудно судить, что у собравшихся на уме. Но вскоре они ясно дали понять, о чем думали, быть может, с самого начала встречи: из этого парня лажа так и прёт.
— С чего вы это взяли? — насмешливо спросил один из копов. — Рука у него, что ли, заикалась, когда наносила раны? — он осклабился — так насмешил его изобретенный им самим новый способ убийства.
— Нет, — объяснил я, — вывод сделан на основе индуктивного и дедуктивного мышления, учитывающего все факторы по данному делу и всё, с чем я сталкивался в прошлой работе.
Уединенные места, где преступник навряд ли встретил бы кого-нибудь еще, стремление не приближаться к жертве прилюдно и обманом уводить за собой, полагаясь на молниеносное нападение в самой глухомани — все это намекало на то, что он испытывал некое неудобство или чего-то стеснялся. А неизменное желание застать жертву врасплох и таким образом подавить ее волю было способом преодоления собственного изъяна.
Я допускал, что этот изъян мог быть и другим. С психологической или бихевиористической точки зрения, убийца отнюдь не отличался красотой, мог иметь, например, отвратительные прыщи, последствия полиомиелита или у него не хватало руки или ноги. Однако характер нападений исключал как последнее, так и другие увечья. К тому же свидетели в парке в дни преступлений запомнили бы человека с бросающимся в глаза физическим недостатком, и этот факт где-нибудь бы да всплыл в показаниях. С другой стороны, дефект речи способен заставить человека ощущать такую неловкость и настолько стесняться, чтобы принудить прервать общение с людьми, но сам по себе не бросается в глаза и не заметен, пока человек не откроет рот.
Инструктировать закаленных копов, когда ставка так велика, а в затылок дышат ражие журналисты, — от этого можно наложить в штаны. Ситуация, в которую я с удовольствием ставлю допрашиваемых, но которую всячески избегаю сам. Точно в десятку попасть невозможно, и душу гложет мысль, которую ясно сформулировал один из детективов:
— А что, если вы ошибаетесь, Дуглас?
— В чём-то я могу ошибаться, — признавая это, я постарался, чтобы мой голос прозвучал как можно доверительнее. — В возрасте или профессии. Или в Ай-Кью. Но я уверен в его расе и поле. Уверен, что он не принадлежит к белым воротничкам. Уверен, что его беспокоит какой-то изъян, может быть, и не дефект речи, но, скорее всего, он.
Я не мог сказать, насколько моё выступление подействовало на аудиторию и какая его часть пропала втуне, но потом в коридоре ко мне подошёл один из копов: