Митрохин все ждал. Пока ведь только один высказался. Жалко было на него смотреть, на Митрохина. У него чуть слезы не выступили.
Я сказал:
— Ступай, о чем говорить. Как-нибудь заменим.
Шурка тоже разрешил:
— Валяй, гаденыш. Привет передавай братану.
Потом Серега и салаги. И Ванька Обод — с большой натугой.
— Спасибо, ребята.
Митрохин весь засиял, помчался сетку просить. Потом все вышли, и мы одни остались с бондарем. Он на меня не смотрел. А я закурил и спокойно его разглядывал.
Однажды я за него на руле отстоял. Он себе палец поранил ржавым обручем, и загноилось, вся кисть начала опухать. И он на штурвал отказывался идти, а все на него орать начали, что у нас не детский сад. Дрифтеров помощник Геша даже потребовал, чтоб он повязку размотал и всем показал, что у него с рукой. Вот это меня взбесило. А может, просто любопытно стало — как же он отнесется, если я за него вызовусь. И что думаете — он еще больше меня возненавидел. Если только можно больше.
Я спросил у него — спокойно, с улыбкой:
— Феликс! За что ты меня ненавидишь, сволочь?
Он сразу ответил:
— А добрый ты. Умненький. Вот за что. Я б таких добрячков безответственных на мачте подвешивал. По вторникам.
— За шею?
— За ноги. Пусть повисят, посохнут. А то у них все в башке перевернуто. Не видят, на чем земля стоит.
— На чем же она стоит?
— На том, что все суки. Каждый по-разному, но — сука.
— Так. И этот, который рыбки попросил? Что ты про него знаешь?
— То же самое. Он и хотел, чтоб ты свою бочку распечатал. Ему свою на базе лень распечатывать. Он эту падаль все равно бы выкинул, а пошел бы клянчить на другой траулер.
— Понятно. А салаг ты все же не так ненавидишь, как меня.
— Салаги — мне что? Они отплавали да уехали. А ты свой, падло. Все время перед глазами будешь.
— Не буду. Рейс как-нибудь докончим. Ну, приятного аппетита.
— Уматывай.
Стропа все не было, мы сели на бочки перекурить. Ванька Обод подсел ко мне и зашептал:
— Я чего придумал. Я сразу две справки попрошу. Скажу-у тебя примерно то же самое. Выпишет, не глядя.
— Кто?
— Да Володька же Святой. Ты на голову когда-нибудь жаловался?
— Нет.
— А не мешает иногда пожаловаться. Бывает, пригодится. Ушиб какой-нибудь был?
— Что-то не помню.
— Дурак, а кто это проверит. Говори — был, с тех пор не сплю нормально, трудоспособность понизилась. Не хочу быть для товарищей обузой.
Честно говоря, не хотелось мне в эти хитрости пускаться. Списываться, так по одной причине — "не ваше собачье дело". Зачем мне это вранье, если я уже не вернусь? Он-то вернется, я знаю, поколобродит и вернется, больше-то он делать ни черта не умеет. А я уж спишусь, так навсегда. Поначалу хоть в депо свое устроюсь. Мне надо по-серьезному решаться, а не так, с панталыку.