— Плавбаза, восемьсот пятнадцатый говорит! Мне — вахтенного штурмана!
База уходила все дальше, огни ее расплывались.
— Вахтенный штурман слушает…
— Прошу разрешить швартовку. Остался человек с плавбазы…
— Швартовку не разрешаю.
— Это Граков говорит. Требую капитана.
Там, на базе, помолчали и ответили:
— Капитана не требуют, а просят. Даю капитана.
И другой голос по радиотрансляции:
— Капитан слушает.
— Граков говорит. Прошу разрешить швартовку. Мне необходимо пересесть к вам.
— Волна семь баллов. Какая может быть швартовка? Оставайтесь на восемьсот пятнадцатом.
— Попрошу капитана не указывать мое местопребывание. Восемьсот пятнадцатый уходит на промысел.
— Желаю восемьсот пятнадцатому хорошего улова! — сказал капитан плавбазы. Мне послышалось — он там смеется. — Завтра снимается с промысла восемьсот шестой, вернетесь на нем в порт. Дмитрий Родионович, вы находитесь в здоровом коллективе наших славных моряков. Как-нибудь сутки с ними скоротаете.
— Но мне акт нужно передать.
— Зачем он мне? Я вам верю на слово.
— Вас понял, — сказал Граков. — Считаю долгом сообщить об инциденте капитан-директору флота.
— Счастливо на промысле. Прекращаю прием.
Все утихло, кеп с Граковым ушли из рубки. Я встал против окна и сказал Жоре:
— Жора, это я отдал кормовой.
Он даже высунулся по пояс, чтоб на меня поглядеть.
— Ты? Вот сукин сын! Ты соображаешь, чего делаешь?
— Все соображаю.
— А что авария могла быть?
— Не могла, Жора.
Он подумал.
— Скажешь боцману, пусть пошлет тебя гальюн драить.
— Два.
— Чего «два»?
— Оба гальюна.
— Иди спать. Пошли там на руль, кто по списку.
— Есть!
— Сукин ты сын!
База уже едва была видна. В самый сильный бинокль я бы не разглядел человека на борту. Да ее там и не было, разве что в иллюминатор откуда-нибудь смотрела.
Погода стала усиливаться, волна брызгами обдавала все судно. Потом повалил снежный заряд, и пока я шел к капу, мне все лицо искололо иглами, и глаз нельзя было открыть. Так я и шел, как слепой, ощупью.
Все, как в романсе, вышло. Мы разошлись, как в море корабли…