А потом большой дом, где все они жили, сломали. Он наблюдал за его постепенным исчезновением из окошка какого-то другого, как будто вот этого дома… Потом часто спорили бабушка и отец… И начались эти горькие разлуки с отцом, каждый раз разрывавшие его маленькое сердце, только начинающее жить.
Он любил своего молчаливого красивого отца. Он любил бабушку, Христину Осиповну, и Настю, и Ивашку тоже.
Но совсем другие чувства испытывал он к мсье Леви, к старосте (новый староста, заменивший прогнанного бабушкой, оказался не лучше старого) и к Дарье Григорьевне.
Мсье Леви он очень боялся. Стоило этому неумолимому доктору обратить на него свои большие очки, за которыми скрывались глаза, как Мишенькина душа стремглав убегала в пятки.
Староста вызывал в нем негодование с тех пор, как Миша узнал, что это по его приказанию наказывают в сарае «людей». Услыхав однажды, как он крикнул кому-то с крыльца: «Ступай в сарай! Я сейчас приду!» — Миша бросился прямо на огромного, толстого старосту, сжав кулачки, за что и был посажен Христиной Осиповной на полчаса на стул.
Но хуже всех была ключница Дарья Григорьевна.
— Людей надобно в страхе держать, — говорила она наставительно. — И учить их. Нешто можно людям волю давать? Их беспременно сечь надо…
Услышав это, Миша так громко начинал кричать:
«Уйди!» — что Дарье Григорьевне приходилось в конце концов уходить в буфетную.
А совсем поздно, когда Мишенька засыпал, прибегала Настя и, плача, тихонько целовала его.
— Господи, господи! Дай ты ему вырасти поскорее, этот нас в обиду не даст!
Он очень жалел тогда Настю.
В играх с товарищами он требовал беспрекословного подчинения, был вспыльчив и легко мог обидеть.
А обидев, пугался того, что совершил, и какая-то особая жалость делала его несчастным.
Однажды он больно ударил Ивашку деревянной саблей. Ивашка негромко заплакал, потирая ушибленное место.
Тогда он быстро протянул ему свое оружие.
— Ударь меня, — сказал он твердо. — Ударь так же, как я.
Ивашка посмотрел по сторонам и, убедившись в том, что их никто не видит, взял саблю и ударил. Миша сжал зубы, потер, в свою очередь, больное место и уже весело сказал:
— Ну, теперь опять давай драться, только без всего: одними кулаками.
А в другой раз он обидел Христину Осиповну.
Христина Осиповна была очень чувствительного нрава. В ящике ее комода, украшенного потемневшими портретами родителей и трех теток «aus Hannower»,[3] хранилась толстая книга под названием «История девицы Матильды».
Трогательную судьбу девицы Матильды Христина Осиповна рассказывала по вечерам Насте, в определенных местах неизменно вздыхая и в определенных местах поднося платок к глазам.