«Ненавижу австралийцев, — спокойно сказал он по-английски. — Во время войны они были хуже всех. Даже хуже турок. Всех шлюхами делали. Ты англичанин, да, от англичан много бед, и французы… тьфу! — Ахмед сплюнул. — Американцы — я не знаю. Но австралийцы… Позор, позор!» Все это он сказал странно бесцветным голосом, поглаживая щетину у висков. Все-таки странно смотреть, как туземцы горюют и жалуются, терзаемые недоразумениями либо мелочами, значение коих людям Запада не объяснишь. Древних предков Ахмеда я понимаю куда лучше, нежели его самого, однако предки эти были сами себе хозяева, их не опекали никакие иностранные власти. Дабы воодушевить Ахмеда, я рассказал ему кое-что про Атум-хаду и его эпоху. Ахмед кивал, вроде бы осознавая важность того, о чем я говорил, вроде бы понемногу начиная гордиться людьми своего племени, своей историей.
Покончив с трапезой, я вновь перемахнул через край, напоследок узрев обнадеживающую картину: Ахмед, дергая за клинья и колья, угрюмо перепроверяет узлы.
На этот раз я спустился на выдававшийся гладкий уступ, располагавшийся примерно десятью футами ниже первой попытки, и наткнулся на куда более многообещающую нишу. Этот уступ бесспорно был прелюдией к вырубленной в скале холодной и темной камере приблизительно двадцати пяти футов в глубину. Камера начиналась после небольшого поворота вправо, так что даже птица, парящая непосредственно перед расщелиной, не уразумела бы, что камера глубока. Биение моего сердца участилось. Освободив себя от пут, я посмотрел вниз и задрожал в предвкушении: почти прямо подо мной было то место, где семь лет назад я нашел отрывок «С». Камеру явно прорубили люди (или по меньшей мере продолжили начатое природой) — совсем как недостроенную гробницу Хатшепсут. В данном случае, однако, хоть я четыре часа кряду ощупывал стены сверху донизу, истыкал их стержнем, уподобясь нетрезвому фехтовальщику, и осветил каждый дюйм мрака электрическим фонарем, можно было заключить лишь, что передо мной — «сухая скважина»: древний архитектор гробницы начал работу над первым помещением, а потом что-то ему пришлось не по нраву, либо царь передумал и в последний момент решил, что роскошная пирамида куда милее дыры в скале. Множество подобных разочарований только ждет момента, чтобы растоптать надежды распалившего себя мечтателя.
Немилосердно палившее солнце быстро опускалось. Я закрепил на себе веревку и призвал Ахмеда поднять меня наверх. Снова и снова повторял я мой призыв, подтягиваясь по веревке, стеная, задыхаясь и обдирая ладони, пока не выбрался на вершину и не обнаружил, что там нет ни души. Я собрал снаряжение, свернул простыню, сложил грязную кухонную утварь и, покачиваясь, сошел по склону вниз, где обнаружил запряженных ослов. Мои рабочие словно испарились.