Но есть такое русское слово — надо.
Ехать в кабине, нюхая горячие испарения бензина и слушая надсадный вой мотора, удовольствие, прямо сказать, ниже среднего, и я ехал в кузове, сидя на рулонах мягкой кошмы.
Пустыня — это конечно, не тайга и не джунгли, но и там, в тайге, можно ничего не увидеть и даже не заметить, если не умеешь видеть и наблюдать. Но если умеешь, то все живет бурно и жадно. Живет и пустыня. То на бархане покажется тройка-четверка грациозных джейранов, так сказать, небольшой гарем, который вывел на прогулку круторогий самец, то в тени крученых стволов саксаула увидишь пеструю ленту змеи или жабью морду варана…
Кстати сказать, обитатели пустынь совершенно не боятся машин. Я видел целый кошачий выводок, важно шествующий мимо работающего бульдозера, или джейрана, трущегося о кузов машины. Но стоит только показаться человеку, как все исчезает. Младшие братья боятся своего хищного и вероломного старшего братца.
Когда мы подъехали, навстречу нам, протягивая обе руки, шагнул высокий сухощавый туркмен с белой как снег бородой. Потом, вглядываясь в резкие морщины на его темном лице, я понял, что ему не менее восьмидесяти — восьмидесяти пяти лет. Хотя он был тверд в походке и имел острие и пристальные глаза охотника. Он, осторожно щупая косточку большого пальца, пожал мне руку и пригласил под навес. Чай… Чай и кусок лепешки — это то же, что хлеб и соль по-русски.
Но я хотел вначале покончить с колодцем, спуститься в него посмотреть и определить, что надо делать. Но старый туркмен отрицательно покачал головой, показав на разложенный по кошме достархан.
— Чай пьем, лепешка кушаем, отдыхаем, Богу молимся, потом на колодец идем.
А колодец был в пятидесяти-шестидесяти метрах. Я видел оголовок, утюн с чархом, верблюда и какого-то мальчишку. Но туркмен добавил:
— Колодец — не джейран и не шакал, бежать не может. Он подождет.
Чай в Каракумах пьют, в основном, зеленый, и, когда привыкнешь к нему, всякий другой кажется безвкусным и пресным. На достархане лежали стопки лепешек, куски прозрачного набата, вяленая дыня и блюдо с каурмой.
Прошло минут пятнадцать. Я уже почувствовал знаменитое чайное умиротворение, как вдруг раздался глухой, но довольно громкий хлопок, а потом какой-то хлюпающий и шипящий звук, и земля под нами вздрогнула и поползла. Я вскочил на ноги и, отступая, резко повернулся. Ни оголовка, ни утюна над колодцем не было. Исчез и верблюд. Как-то я увидел мальчишку, который на четвереньках лез по внезапно появившемуся песчаному склону. И еще над тем местом, где был колодец, кружился высокий песчаный смерч.