Однажды какой-то русский старик с огромной желтовато-седой бородой, говоря с дядей Мишей, усмехнулся и, кивнув на меня, спросил:
— Что, Михайлыч, наследников ищешь?
— Уже нашел, — спокойно ответил тот. — Он и будет моим преемником, когда господь Бог меня призовет.
Так дядя Миша стал моим фактическим крестным отцом.
Мир его праху. Он умер страшной насильственной смертью спустя семь лет после нашей с ним встречи.
Однажды, когда через много-много лет после всего я рассказывал о себе и этом человеке, меня спросили: «Но как же так, советский мальчик из хорошей семьи и вдруг избрал себе такого вождя и такую жизнь».
Уверяю вас — в лагерях было очень много мальчиков и почти все они были советскими, иностранных мальчиков было немного. Что касается семей, то в основном все они были пролетарскими… У них тоже были свои вожди (те, которые их предали) и свои идеи… О них, об этих идеях, я и рассказываю во всей этой книге.
Я так никогда и не понял, почему он выбрал именно меня. Кто я был? Мальчишка, натолканный романтикой, ничего, фактически, не умеющий… Может быть, в нем заговорило неудовлетворенное отцовство? Или он сам себе что-то хотел доказать? А может, все дело в том, что остальные пятеро из нашей компании были значительно старше меня и совсем другие люди?
Нет, я не хочу сказать, что я был лучше, выше их. Они очень многое умели и знали, но мне не о чем было с ними говорить, у них были свои интересы. Если для меня дядя Миша был таинственным героем, то они его просто боялись.
Помню, где-то в гостинице сорвался Саня-маленький (его так прозвали за более чем двухметровый рост и непомерную физическую силу). В самый критический момент, когда коридорная уже хотела вызвать милицию, из номера вышел дядя Миша. Он не кричал, не ругался, не тащил Саню в номер, как это делали все мы, он тихо, почти шепотом сказал:
— Иди спать!..
И Саню как будто выключили. Через десять минут он уже спал сном праведника.
Когда-то от своей матери я услышал такую историю. В Москве, в Большом театре идет «Псковитянка». Немая сцена — Шаляпин в образе Ивана Грозного въезжает в поверженный Псков. Псковитяне падают на колени… И люди в зале тоже попадали… Такова сила внушения и перевоплощения. Я не знаю, в кого в тот час перевоплотился мой патрон, но он был страшен… И этот его шепот, и холод, который буквально исходил из него, и беспощадные пристальные глаза. И по тому, как мгновенно затих и подчинился огромный, как медведь, Саня, и понял, что наш «Папа», несмотря на его внешнее благодушие и бесстрастие, был очень скор на расправу.