Закурив, он подвинул ко мне набитую до отказа полевую сумку и, кивнув на нее, начал говорить, по обыкновению путая ударения, из-за чего его вполне грамотная речь становилась похожей на тарабарщину:
— Здесь деньги. Я обещал их Примаку. Надо отнести.
Я пожал плечами:
— Какой разговор, Султан? Надо, значит, надо.
Султан сунул руку куда-то в сторону и положил на сумку новенький вороненый наган:
— Это возьмешь с собой — твой будет. Скоро сам бугром станешь.
Все, что я знал о золоте, я знал от Султана. Он вообще был ко мне очень внимателен и относился как-то на особицу. Пожалуй, только со мной он и говорил на отвлеченные темы.
На следующий день в четыре утра, когда артель еще спала, я вышел в этот стокилометровый рейд с деньгами. А денег было много даже по здешним меркам.
Что такое сто километров для здорового и крепкого мужика, идущего, считай, налегке? Сутки пути. Но это если по дороге, по равнине. А если по сопкам, по бездорожью, задыхаясь в узкой духоте лощин? Тогда трое, четверо — не меньше.
В первую ночь, устав от лазанья по кручам, я отдыхал на вершине сопки, наблюдая, как глубокая и яркая голубизна неба подергивается серой пеленой. Знатоки — те, кто бывали в Италии (кого только не было на Колыме!), утверждали, что глубина и голубизна колымского летнего неба как две капли воды похожа на небо Неаполя. Зимнее небо не похоже ни на какое другое.
Как сосцы волчицы той,
Что вскормила Ромула и Рема,
Сопки воспряли над снежной мглой,
Собою закрыв небо.
Небо с овчинку, небо в пятак,
Далекое и немое.
А внизу — заполярный кабак
Сукой приблудной воет.
Сиянья подцеплены под зенит,
По небу кругом развешаны,
И звезды вылезли из орбит,
Как будто глаза повешенных.
Вы слышите, ветер сдувает с камней
Последнего снега одежды.
Входящий сюда, если ты не Эней,
Оставь здесь свои надежды.
Вторую ночь я провел в долине ручья Солнечного. Эту долину и сам ручей так назвали, наверное, в насмешку. Сопки здесь торчали отвесно, и, даже с наклоном внутрь, заслоняя не только солнце, но и вообще свет.
В длинной многокилометровой лощине догнивали остатки старых лагерей. Ржавые пучки колючей проволоки, свисавшей с полусгнивших поваленных столбов, бараки с просевшими крышами, зияющие провалами окон, и какие-то жалкие, собачьи остатки человеческого жилья. А еще кости, небрежно закопанные и вытащенные голодными хищниками.
В ту ночь я спал в развалинах старого гаража, спал тревожно и урывками. Проснувшись чуть свет, побежал к ручью освежить тяжелую голову. Наклонился к воде и вдруг услышал голоса.
Где-то близко находились люди. Я рванулся в гараж, схватил сумку с деньгами и, забежав за полуоторванную створку дверей, пошел вдоль стены к углу гаража.