Я почти ничего не ел и не чувствовал вкуса пищи. У меня нет проблем со спиртными напитками, но «Чивас» стал моим настоящим другом. Я почти не пил воды, и мои волосы стали сухими и ломкими; казалось, будто глаза засыпали песком, а суставы отвратительно скрипели. Дом, который всегда был слишком большим, теперь приобрел чудовищные размеры. Воздух в нем застоялся и протух.
В среду я сходил к пруду и покормил карпов, решив, что они страдают совершенно незаслуженно. И вдруг я ощутил прилив невероятной активности: принялся повсюду наводить порядок, смел пыль, вымыл полы, убрал все, что разбросал, на свои места. В четверг я наконец включил телефон и проверил оставленные сообщения. Робин звонила каждый день, называла номера телефонов в Санта-Барбаре и Окленде. Ко вторнику в ее голосе зазвучало беспокойство. К среде — смущение и раздражение, она говорила слишком быстро, чуть ли не проглатывая слова: автобус направляется в Портленд. Все хорошо, Спайк в полном порядке, она много работает, ее окружают замечательные люди. Я тебя люблю — надеюсь у тебя все в порядке.
В четверг Робин звонила дважды, спросила, не отправился ли я путешествовать. Оставила номер мобильного телефона.
Я набрал его и услышал: «Абонент недоступен».
А ведь был всего час дня. Я надел шорты, рубашку и спортивные тапочки и побежал по Беверли-Глен навстречу движению, постепенно набирая обороты, когда почувствовал, что начал расслабляться, и в конце концов уже мчался с такой скоростью, какой не показывал много лет.
Когда вернулся домой, тело у меня горело, и я едва мог дышать. Почтовый ящик, установленный в самом начале тропинки, ведущей к передней двери, был забит бумагами, и почтальон даже оставил несколько пакетов на земле. Я все забрал и свалил на стол в столовой, решил было налить себе виски, но вместо этого выпил полгаллона воды и неохотно занялся почтой.
Счета, рекламные листки, проспекты от агентов недвижимости, несколько интересных писем, но в основном всякая ерунда. Еще я получил книгу по психологии, заказанную довольно давно, бесплатный образец зубной пасты, гарантировавшей мне здоровые десны и ослепительную улыбку, и прямоугольный пакет размером восемь на двенадцать, завернутый в шершавую голубую бумагу, на которой была приклеена белая этикетка и написано: «Доктор А, Делавэр» и мой адрес.
Без обратного адреса. Почтовый штемпель центра города и никаких марок. Голубая бумага, жесткая и плотная, словно кусок парусины, была аккуратно завернута и заклеена липкой лентой. Когда я ее разрезал, там оказалась еще одна упаковка — на сей раз розовая, которую я тоже сорвал.