Вы потрясли мое воображение, — негромко произнес обер-штурмбаннфюрер Отто Скорцени, подойдя к Альбине, чтобы, вежливо придерживая под руку, провести по шаткому трапу на палубу огромной субмарины.
— Речь сейчас должна идти не обо мне.
— Понимаю, прежде всего о нашем… фюрере, — хищно как-то улыбнулся обер-диверсант рейха, оглядываясь на Деница и его свиту, остановившихся в нескольких шагах от почетного караула прямо перед одной из амбразур мощного дота.
— Хотите, скажу вам то, что не решилась сказать тогда, во время нашей «альпийской ночи»? — спросила Альбина, как только они оказались одни посередине трапа, уединившись между пирсом и палубой субмарины.
— Вряд ли вам представится более удобный случай.
— Если быть абсолютно искренней, — едва слышно проговорила Фюрер-Ева, — то с некоторых пор для меня в мире существует только один фюрер — это вы, Скорцени.
— Прощальный женский комплимент, — слегка стушевавшись, проворчал обер-диверсант рейха.
— Вы правы: главное не в этом. На самом деле я хочу сказать то, что не решилась сказать тогда, в ставке фюрера, на исходе нашей «альпийской ночи». Сегодня здесь все не так, как должно быть. Германия опять идет по ложному пути. Это вы должны быть сейчас на месте Манфреда Зомбарта; это на вашу честь оркестр должен был играть «Баденвайлерский марш»; наконец, это вас, Отто Скорцени, германский народ должен почитать за фюрера, именно потому, что вы не имеете решительно ничего общего… с Гитлером! Абсолютно ничего общего!
— Но политическая реальность такова, что в это суровое, трагическое время германцы хотят видеть перед собой того, кого они течение стольких лет обожествляли.
— Понимаю: старый девиз национал-социалистов — «Вперед, за вожаком!» Вполне разделяю его. Но почему Гитлер? Только потому, что тогда, в тридцатые годы, перст судьбы не указал им никого, более достойного?
— Если бы это перст судьбы указал нам более достойного, не было бы потом ни великого рейха, ни национал-социализма, ни культа вождя. Ибо у нас, в Германии, все это зарождалось именно с Гитлера, так же, как в Италии — с Муссолини или в России — со Сталина, а в древней Монголии — с Чингисхана. Может быть, без появления этих личностей мир был бы лучшим, но это уже был бы совершенно иной мир. И мне, Скорцени, делать в нем было бы нечего.
— Впрочем, это уже философский спор, к которому мы обязательно вернемся где-нибудь на набережной Буэнос-Айреса.
— А пока что согласитесь, что, в общем-то, сегодня Зомбарт доказал, что он…
— В такие мгновения, Скорцени, не хочу слышать ни о каком Зомбарте, ни о какой Имперской Тени, — решительно и даже чуточку раздосадованно прервала его Альбина Крайдер. — Хватит с нас Лжефюреров! Не перебивайте меня, Скорцени. Пощадите, не сбивайте с мысли.