– Жаль, что вас не было здесь вчерашней ночью – тихо сказал Годар, сев к Аризонскому вполоборота. Он попытался передать свое понимание ситуации: – Ваше место – в офицерстве войска прежнего состава.
Глаза Аризонского на миг вспыхнули. Годар увидел нестерпимую смесь горечи, благодарности и разочарования. Потом огонек вдруг резко отключили, товарищ его вяло отвел взгляд и ничего не ответил.
– Прежние витязи совершили поступок. Противозаконный, но благородный. Это лучше, чем ничего. Положительную сторону вчерашних событий отметили даже в радиообращении, – продолжал Годар свои мысли, не спуская с Аризонского вопросительного взора.
– Это Нор выступал, – сухо заметил Мартин.
– Что ж, он умный человек. На то он и первый шут королевства.
– Да, Нор умен, – согласился Мартин задумчиво. – И что мне теперь делать? – это он спросил с иронием, попрежнему не глядя на Годара.
– Не знаю, – ответил Годар с нажимом.
Чтобы уйти от разговора, который начинал принимать неприятный, непонятный ему поворот, Годар решил присоединиться к танцующим, но вместо него встал Мартин и пригласил, галантно поклонившись, только что освободившуюся девушку. Та, вспыхнув, поспешно согласилась. Пухлое ее личико то розовело, то становилось бордовым, хотя Мартин танцевал молча. Девушка все делала медлительно, сбивчиво, двигалась, словно наощупь и прикрывала иногда глаза. Когда Мартин заметил это, он стряхнул свои мысли, бережно привлек девушку поближе и, наклонившись к уху, что-то шепнул, улыбнувшись мягко и доверительно. Девушка издала жеманный смешок, на всякий случай зарделась, а уж после рассмеялась от всей души и в продолжение всего танца оставалась раскованной и веселой.
Аризонский тоже повеселел. Он говорил с девушкой и едва успевал подавать реплики в ответ на какие-то фразы, доносящиеся от других танцующих пар. Светская беседа, вспыхнув посреди танца, захватила всех и вела за собой наравне с музыкой.
Годар в танцах не участвовал. Он видел, глядя через весь стол в район пятачка, лабиринт со светящимися коридорами. Сквозной ряд световых колпаков, образованных при помощи устроенной со знанием дела подсветки, бросал на пятачок дополнительный многослойный свет. Похожая на тусклое электричество ночника, желтая полумгла коридоров утомляла его – издали, как устранившегося. Годар стал мрачен.
Коридоры попрежнему бежали друг сквозь друга, укорачиваясь или удлинняясь порой за счет перебежчиков, что не меняло границ лабиринта. Потоки человеческих душ, куда бы они ни текли, как бы ни кидались друг в друга, желая набраться сил или, того хуже, поглотить другого без остатка, неизменно стекались в единый поток либо в отдельную ветвь лабиринта. Коридоры продолжали сами себя, дотягиваясь друг до друга и расширяли, создавали лабиринт. Все освещалось ровным, скучным, мутноватым светом свечей. Догадайся кто-нибудь зажечь электрическую люстру – а она имелась в наличии, – и лабиринт был бы разрушен. Люди, живущие им в танце, почувствовали бы себя обделенными и жестоко обозлились. Может быть, они наказали бы человека, включившего электричество, как наказывают в Суэнии тех, кто поднимает в ночи шторы.