Он краснеет, опять кашляет и начинает беспомощно дергать воротник рубашки, снова позабыв, что дорогие вещи привык беречь.
– Шейла, не пойму, к чему ты клонишь. На что намекаешь.
– Я не намекаю, а говорю прямо, – жестко произношу я, прекращая изображать из себя идиотку. – Я все видела собственными глазами. Вчера утром, когда ты провожал ночную гостью, я сидела в вестибюле «Шлоссотеля».
На лице Гарольда застывает маска ужаса. Он сидит не двигаясь не меньше минуты, очевидно прикидывает, говорю ли я правду или беру его на пушку. Потом медленно качает головой.
– Не может такого быть… то есть… Никого я не провожал. Я уехал в семь утра на важную встречу…
– Никуда ты не уехал и не собирался уезжать, – презрительно кривя губы, возражаю я. – В семь вы были еще в номере, а чуть погодя оба спустились вниз.
Пересказываю ему в подробностях сцену, которую наблюдала чуть больше суток назад, описываю, кто во что был одет, кто что говорил. На лице Гарольда играют страх, безысходность, отчаяние и вина. Он то запускает пальцы в волосы, будто в наказание себе хочет вырвать их, то прижимает руки к вискам, словно там стучит сердце столь громко, что можно оглохнуть.
– Осторожнее, – говорю я. – Испортишь прическу и помнешь лицо! – Снова как дурочка хохочу. Со мною всегда так. Почти всегда…
Гарольд убирает от головы руки, на миг замирает, и вдруг происходит невероятное. Этот гордец, который все время стремился подчинить меня себе, внезапно встает со стула, приближается к кровати, опускается передо мной на колени и утыкается лицом в покрывало, касаясь макушкой моей щиколотки. Секунду-другую я смотрю на него в полном ошеломлении. Потом резко наклоняюсь вперед и треплю его по плечу.
– Встань, слышишь? Прекрати ломать комедию…
Гарольд крутит головой, не отрывая лица от кровати, и говорит приглушенным голосом:
– Это не комедия.
Я медленно поднимаю руку, какое-то время нерешительно смотрю на убитого горем изменника и опускаю ладонь ему на голову. Плечи Гарольда вздрагивают в безмолвном рыдании, и лед злости и обиды в моем сердце тотчас тает.
– Гарольд…
Он поднимает голову и с благоговением берет мою руку, будто она сокровище, за которым ему пришлось полжизни колесить по свету.
– Шейла… Шейла, милая, выслушай меня.
С моих губ чуть не слетает: я вроде бы уже выслушала, но я вовремя говорю себе, что шуточки сейчас ни к чему, даже такие, которыми просто прикрываешь боль.
– Я расскажу чистую правду, – горячо шепчет Гарольд, сжимая мою руку, словно боясь, что она выскользнет из его пальцев, как кусок мокрого мыла. – Теперь не солгу ни единым словом, любимая.