Я приезжала к Морозову каждый день. Мне даже удалось выяснить его домашний адрес. Наверное, если бы он обратился в милицию, никто бы его не осудил – я вела себя, как самый настоящий маньяк. Еще чуть-чуть – и я его, наверное, убила бы.
Но в один прекрасный день случилось чудо. Морозов, устало вздохнув, сказал:
– Девушка, вы меня уже достали. Ладно, вам повезло. Вы подходите под тему диссертации одного моего ученика. Можете готовиться к операции.
За окном был сентябрь, по-летнему жаркий и солнечный.
– Я только вещи соберу, – не веря своим ушам, прошептала я.
– Какие вещи? – усмехнулся Морозов. – Не на курорт едете. Халат мы вам дадим. Телевизор в больнице есть. Книгу купите себе в ларьке. Продукты приносить запрещено. А все остальное вам подруги привезут.
– Нет у меня подруг, – вздохнула я. Потом вспомнила Лизку и оговорилась: – Почти нет.
– Что ж, когда через несколько месяцев я отпущу вас на волю, – расхохотался Морозов, – у вас их не останется совсем.
– Почему? – опешила я.
– Потому что у идеальных красавиц подруг не бывает, – серьезно ответил он, – это аксиома.
Как сейчас помню, случилось это двенадцатого декабря. Я шла по Москве, и было у меня ощущение, что я нахожусь внутри рождественской открытки. Снег был чистым и уютно поскрипывающим, фонари – тусклыми и нереально-оранжевыми, прохожие зачем-то беспричинно улыбались друг другу, как заговорщики, и немного вороватая улыбка эта свидетельствовала о том, что каждый из них несет в себе тихую радость первого снега.
Мой путь лежал в модельное агентство «Дженерал». На мне были сапоги «Вичини» на огромных неустойчивых каблуках, и я старалась ступать осторожно – словно была не простым пешеходом, а цирковым канатоходцем. Падения, как и прочие резкие движения, были мне строго противопоказаны. Впрочем, как и колебания температур: чтобы спрятать новое фарфоровое лицо от коварного ветра, я кутала его в тонкую шерстяную шаль. И со стороны, наверное, была похожа на женщину Востока – только глаза весело и не по-восточному смело блестели из-под платка.
Перед тем как потянуть на себя дверь, ведущую в золотой надушенный модельный мирок, я посмотрела на себя в карманное зеркальце. С некоторых пор я всегда носила зеркало в кармане пальто – мне постоянно требовались доказательства того, что произошедшее со мной не является заманчивым сном.
За две недели, проведенные вне больницы, я уже успела немного привыкнуть к новой внешности. Немного, но не совсем.
Не то чтобы я изменилась очень сильно. Глаза остались прежними, разве что их внешние уголки немного смотрели вверх, как будто бы среди моих ближайших предков были люди восточного происхождения. Нос, как ни странно, стал чуть длиннее – многие сказали бы, что раньше у меня был гораздо более совершенный носик, но этот крошечный изъян вдохнул в мое лицо особенную пикантность. Губы Морозов оставил прежними, вопреки моим ожиданиям (и даже опасениям) он не стал гнаться за модой и делать из меня силиконового губошлепа. Не так-то и много штрихов было внесено им в мой портрет, но тем не менее лицо стало другим. Не моим. Пугающе красивым.