– Каком бале? – непонимающе спросила я.
– Скромная вечеринка на пятьсот персон в замке одной моей знакомой, – с милой улыбкой объяснила Амалия.
Мои глаза округлились, когда она сказала «пятьсот».
– Я хочу, чтобы вы вдвоем открывали бал. Ты и Ева. Но, как я уже сказала, это мероприятие благотворительное. Никакого гонорара вы не получите.
Она выжидательно смотрела на меня.
В возбуждении я схватила ее за руку:
– Конечно, я согласна!
До благотворительного бала оставалось почти две недели. Работы у меня не было. Но и развлекаться на полную катушку я не могла, хотя приглашений на вечеринки было хоть отбавляй. Я старалась высыпаться, бегала по утрам, пила сельдерейный сок – и все для того, чтобы на балу по внешним параметрам обскакать Еву Сторм и доказать Амалии, что я буду достойно смотреться на месте вышедшей в тираж голландки.
В Париже у меня появилось много новых приятелей, некоторые даже претендовали на статус «лучший друг». Попадались и те, кого я допускала до своей постели. Но с мужчинами мне не везло – это факт.
К своим восемнадцати годам я умудрилась переспать с тридцатью двумя мужчинами, и воспетого сентиментальной литературой «одного-единственного» среди них так и не нашлось. Не могу сказать, что я очень от этого страдала. Любовь со всеми ее составляющими была для меня скорее чем-то машинальным, нежели жизненно необходимым.
Но однажды все изменилось. Как это обычно и бывает, любовь застала меня врасплох.
Произошло это в одном модном ночном клубе, куда меня пригласил шапочный знакомый – мелкий ресторатор итальянского происхождения.
Там-то, в прокуренном аквариуме пошловатой дискотеки, за одним из дальних столиков я вдруг заметила человека, который одним своим взглядом заставил мое сердце сорваться с места и совершить сложный акробатический кульбит.
Его звали Майкл Берсенев. Он говорил по-русски довольно бегло, но с чудовищным акцентом (впоследствии выяснилось, что его дед был сибиряком). Если честно, я обрадовалась и этому (но виду, естественно, не подала) – в последнее время я все реже и реже слышала родную речь, а с английским никогда особенно не дружила, что уж говорить о французском.
Он не принимал участия в бурлящем веселье. Одиноко сидел за столиком, спрятанным в нише, и пил белое сухое вино. Когда мой приятель, ресторатор, представил ему меня, у скучающего Берсенева, что называется, загорелись глаза. Я это сразу просекла.
Майкл Берсенев предложил «прекрасной Анастезии» присоединиться к его скромному обществу. Я сразу же согласилась – несмотря даже на то, что он перепутал мое имя. И у меня была довольно веская причина – этот Берсенев был невероятно, демонически красив.