Больше ничего нельзя было сделать, хотя он понимал, что грим недостаточен. Любой, кто знал его в лицо, легко свел бы на нет все ухищрения, но те, кому он был малознаком или незнаком, пожалуй, не определили бы его личность с первого взгляда. Значит, можно раствориться в густой толпе, если улыбнется удача.
Таунсенд вернулся к себе в комнату, надеясь на то, что Рут все-таки пришла, пусть и с опозданием. Комната была пуста. Теперь приходилось рассчитывать только на себя.
Таунсенд выключил газ, глубоко вздохнул и нервно потер руки.
— Ну все, пора.
Тиллари-стрит уходила из его жизни, возвращалась туда, откуда он с такой настойчивостью ее извлекал.
Пока он добирался до метро, его спасала развернутая газета, прикрывавшая ему лицо. Но он не мог использовать газету, пробираясь к свободному месту в вагоне метро, а эти несколько шагов и таили в себе опасность. Надо было миновать два, казалось, бесконечных ряда обращенных к нему лиц. Однако все обошлось. Судьба не нанесла нокаутирующего удара, приберегая его для следующих раундов.
К вокзалу на подземке он добрался с меньшим риском, чем если бы воспользовался наземным транспортом. Очутившись в огромном и пустом зале ожидания, Фрэнк ощутил острый приступ агорафобии.[1] Стены словно раздвинулись в стороны на тысячи миль. Ему казалось, что он идет в полном одиночестве и нет ни одной движущейся фигуры в бесконечном вакууме из бетона и мрамора, которая отвлекла бы от него внимание. Ему казалось, что лучи фонарей сходятся на нем одном, высвечивая каждую деталь его внешности, что лучи следуют за ним, отмечая каждый его шаг в центре колоссального амфитеатра, где негде спрятаться, где он весь как на ладони. А за пределами пустоты и бесконечности ему чудились лица, лица, лица, бесчисленные невидимые лица, не спускающие с него глаз.
Он подошел к окошечку билетной кассы, но там не продавали билетов на нужный ему поезд. Перешел к другому окну.
— Будьте добры, билет до Нью-Джерико.
— Доллар восемьдесят четыре.
Выгребая мелочь из кармана, Таунсенд беспрестанно оглядывался. Он положил на прилавок последние монеты, выуженные из кармана, но кассир продолжал придерживать пальцем продолговатую картонку билета.
— Не хватает одного цента. Билет стоит доллар восемьдесят четыре.
— У меня больше нет денег. Я не рассчитал. Не можете ли вы?..
— Я не могу дать билет, пока вы не заплатите.
— Но ведь всего лишь один цент. Такая мелочь. Я случайно…
Всему виной идиотская затея с накладными бровями! У него остались бы еще двадцать четыре цента сдачи, если бы не маскарад.